Последний очевидец - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 161

Оперпута выпустили на свободу из крепости. Вдвоем с Марией Владиславовной они вновь тайно перешли советскую границу, пробрались в Москву и проникли на Лубянку, в приемную. Там в это время никого не было. Они бросили бомбу. Бомба была слабая, только перепортила столы и шкафы. Затем они бежали. В процессе бегства они разделились. О том, что произошло дальше, стало известно из сообщения ТАСС, которое примерно гласило:

«Некая Захарченко-Шульц и Оперпут бросили бомбу в приемную на Лубянке. Бежали по разным направлениям. Были настигнуты. Оказали вооруженное сопротивление.

В перестрелке Захарченко-Шульц была убита.

Оперпут тоже убит в другом месте. При нем был найден дневник».

* * *

Таково было сообщение ТАСС немедленно после случившегося, близкое к истине.

Но через много лет, когда опять рассказывалось об этом вопросе, то излагалось иначе.

Бомбочка, испортившая меблировку, выросла в грандиозный снаряд, изготовленный будто бы англичанами. Если бы этот снаряд взорвался, то погибло бы много тысяч заключенных на Лубянке. Так как эти много тысяч заключенных в общем были единомышленники Марии Владиславовны, то она такую бомбу не могла бросить и не бросала. Лубянка здравствует и по сей день.

* * *

Мария Владиславовна оставила по себе светлую память. Пусть это было безумие, ее бомбочка в приемной Лубянки, но в этом безумии было мужество, носившее отпечаток святости. Это был протест против Лубянки, державшей под своей пяткой шестую часть света.

Говорят, что Вяльцева была киевская швейка. Она будто бы работала приходящей швеей в семье неких Меркуловых. Меркулова была урожденная княжна Урусова, дочь урожденной Кекушевой, — словом, татарская аристократия. Об этой семье писать не буду; это завело бы меня слишком далеко от Вяльцевой.

Начала ли она петь еще в Киеве — не знаю. Я ее слышал, когда она уже стала известна и пленила гвардейского полковника Бискупского. Он на ней женился, выйдя из гвардии.

Кажется, первый романс, которым она прославилась, был:

Гайда, тройка! Снег пушистый…

Много лет спустя я слышал Вяльцеву на пластинке. Должен сказать, что эти пластинки плохо ее передают, может быть, потому, что у Настеньки была удивительная сценическая улыбка. Когда она вот эдак улыбалась, весь чопорный Санкт-Петербург тоже невольно расплывался.

* * *

Я ясно помню ее. Она вышла из-за кулис в каком-то удивительном платье. Оно было длинное, со шлейфом. И на подоле был великолепно вышит шелками павлин с роскошным хвостом. И вот Настенька вышла на сцену, стараясь, чтобы павлин развернулся во всей красе, что ей и удалось. И тут она улыбнулась. И улыбнулся вслед за ней партер и ложи:

И вот тут опять была улыбка, совершенно неотразимая — на слове «целует». И весь зал улыбнулся.

* * *

Недолго была улыбка — то есть счастье этой поначалу балованной судьбой скромной швейки. Выше было сказано, что она вышла замуж за полковника Бискупского, который, видимо, ее обожал.

Она заболела белокровием, по-нынешнему — раком. Напрасно муж перелил в нее всю свою очень здоровую красную кровь — не помогло.

Умерла улыбчивая Настенька. Те, которые, как я, слышали ее и видели, сохраняют о ней красивую, но печальную память.

Бискупский, говорят, был безутешен. Но в его крови была какая-то польская шикарность, которая его спасла. Он занялся своими военными делами и стал начальником известной в свое время Елисаветградской кавалерийской дивизии. Когда началась Февральская революция и затем дело пошло к Брестскому миру, эта дивизия не только не взбунтовалась, но в полном порядке сдала все имущество, которое у ней было на руках, на базе в Елисаветграде. Предварительно эта дивизия избрала в Совет рабочих и солдатских депутатов генерала Бискупского. Такой же шикарный, как и прежде, он выступал на съезде, рядом с Лоховым, фельдшером этой дивизии, и под псевдонимом — в газете «Киевлянин». Позже этот Лохов работал у меня в тайной организации «Азбука» под кличкой Летучий Голландец.

* * *

Все это диковинно переплетается в моей памяти. Когда я улыбался павлиньему хвосту на платье Настеньки, мог ли я думать о том, что какие-то отдаленные ее следы будут удивлять своими приключениями «Азбуку», которая тоже была приключением не из последних.

Летучий Голландец в Одессе объявил себя врачом, его приемная всегда была полна народу, будто бы больными, на самом деле работавшими в пользу Белой армии…

Говорят о каком-то «национальном движении». Я лично такого движения не усматриваю. Но я наблюдаю некоторое беспокойство у лиц, ко мне иногда приезжающих из других городов. Они и появляются у меня потому, что их нечто беспокоит. Они хотят узнать, бывало ли уже что-нибудь подобное хотя бы давным-давно. А о давно прошедшем я могу знать по старости лет. Мне девяносто четыре года без трех месяцев.

* * *

«Беспокойные» люди бывали раньше. Им помогали их современники. Чем же я могу помочь нынешним?

* * *

Я попытался уточнить: какую цель, по мнению ко мне обратившихся, имеет уже обозначившееся национальное движение? Ответ был:

— Возрождение Великой России.

Я понял сразу, что речь идет не о возрождении Великороссии в ущерб Малороссии, а о Великой России в столыпинском смысле: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».

Я угадал правильно, но спросил самого себя:

— Разве Великая в столыпинском смысле не осуществлена при Советской власти? Шестая часть суши принадлежит России. Население земного шара будем считать три миллиарда, хотя оно больше. Население России четверть миллиарда. Эта четверть миллиарда, то есть одна двадцатая часть населения всего земного шара, обладает одной шестой частью суши. Это значит, что каждый русский имеет вдвое больше суши, чем ему полагается иметь при уравнительной разверстке всей земной суши. Половину «землицы»-то придется, пожалуй, нам кому-то отдать. Претендентов достаточно, из них Китай не из последних.

* * *

Но этого я не сказал моему собеседнику. Почему? Потому, что тысяча квадратных метров чернозема стоит больше, чем миллион квадратных метров тундры.

Моему собеседнику я сказал только, что величие, заключающееся в выражении «шестая часть суши», Столыпин не употребил, сознавая, вероятно, что в нем таится хвастовство, которое может повернуться против нас.