Последний очевидец - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 164

— Послушайте, ведь вы, насколько я вижу, петербургская дама. (Она говорит: «Да, я из Петербурга».) Привыкли к светскому обществу. И неужели вам все это не претит? Ведь это же то, что раньше у нас называлось «халды-балды, дюша любэзный». Как это можно так вынести, когда он ткнет пальцем… до такой степени пренебрежительно… «вот она!..» Как можно терпеть такую грубость?

А она говорит:

— Вы ведь его один только первый раз видели. Вы не можете знать, какой он бывает чудесный человек. Ведь если б он захотел, он бы вас за десять минут совершенно очаровал. Но у него правило такое: специально доставлять неприятности тем, кто к нему в первый раз приходит. Такое вроде маленькое испытание: если человек действительно стремится к свету, он эту неприятность преодолеет и опять придет. И уже тому, кто к нему все-таки приходит, он очень много дает… Знание дает… свет…

— И он вам дал свет?

— Дал, — быстро ответила она. — Знаете, это очень трудно, когда ни к чему не стремишься, ни во что не веришь… А с тех пор как я его узнала, у меня впечатление такое, что я на лестнице… И иду…

Я спросил:

— Вы помните «лестницу Иакова» в Библии, по которой ангелы подымались вверх-вниз?

Она говорит:

— Помню.

— Так вот, как вы думаете, та лестница, о которой вы говорите, она куда ведет? Вверх?

Она задумалась. Помолчала и ответила:

— Я не знаю.

— А может быть, вниз, в преисподнюю?

Она повторила:

— Я не знаю, может быть… Но знаю только, что я с этой лестницы уже сойти не могу.

Я тогда ушел. Больше я этой женщины уже никогда не видел.

А Гюржиев потом вскоре дал в театре, в Константинополе, публичный спектакль.

Он был из двух отделений.

В первом были танцы… Совсем почти европейские, и музыка европейская, чуть-чуть разве ориентализированная…

А вот второе отделение пошло уже совсем по-другому… Совсем уже «на восточных ногах».

И закончилась эта, вторая, часть концерта сценой «Поклонение дьяволу». Посредине сцены на троне сидел ученик, изображавший дьявола. Из-за правых кулис выходили другие ученики и, совершив поклонение, отходили налево. Эти подходившие люди изображали различные нервные болезни… Одни, помню, подходил вроде бы с пляской св. Вита. (Это, знаете, такая болезнь: человек совершенно не стоит на месте, руки-ноги трясутся, бьет руками в грудь…)

И вдруг смотрю, а Максимыч, так тот совсем уже почти на четвереньках, как собака… И с такими, знаете, ужасными увертками… Подползает и зубами на него по-песьи: «щелк-щелк»…

Ну, потом представление окончилось. Максимыч снова подсаживается ко мне. Я ему говорю:

— Вам после таких концертов не чудится запаха серы (ну, то есть присутствия черта).

Он отвечает:

— Да, совершенно отчетливо чую. Но я ничего тут не могу поделать.

И говорит:

— Василий Витальевич! Вырвите меня отсюда. Вырвите меня отсюда, хоть как-нибудь!

Ну да это все очень долго рассказывать. Я его оттуда все-таки в конце концов вырвал.

Но Максимыч-то оказался неисправим. Встретился я с ним несколько лет спустя в Париже. К Гюржиеву он, конечно, уже не вернулся. Но зато присоединился к другому магическому кружку, который вел как раз беспощадную совершенно борьбу — астральную, разумеется, борьбу — с кружком Гюржиева. Возглавляла этот враждебный Гюржиеву кружок Анжелина Васильевна, чрезвычайной силы ясновидящая. Она многое сделала чудесного…

Я ведь и где мой сын, через нее узнал. Но это, господа, очень уж долгая история… А вы хоть, я считаю, и наиболее к таким вещам подготовлены, но, если я вам об Анжелине что знаю расскажу, вы мне, господа, — даже вы мне не поверите…

Это надо пережить самому… Надо пережить самому…

…Хочу продиктовать происшествие, которое так и не получило разъяснения … как бы мистическое… если вам интересно…

Это было во время первой мировой войны. Мы, то есть передовой перевязочно-питательный отряд, пришли в городок Санок… где-то в Галиции… Оставив отряд на площади, я пошел разыскивать место для ночлега. Высмотрел подходящий домик, но на стене его углем было написано «Холера!». В Санке уже был какой-то наш Красный Крест. Я пошел, спросил, как относиться к надписи «Холера». Мне ответили, что это пустяки, холеры нет. Мы заняли дом и тогда убедились, что надпись «Холера» все же сделала свое дело, так как внутренность этой квартиры была совершенно целая, как будто бы хозяева вчера только ее покинули.

Там было несколько комнат, и поэтому одна из них была предоставлена мне одному. В этой комнате была оттоманка, покрытая бархатом, большой круглый стол, на нем газеты, журналы и великолепная книга… Она называлась «Крулева Ядвига» и была превосходно иллюстрирована. Затем был рояль, на котором я сыграл «Вечернюю звезду» из оперы «Тангейзер». В стеклянном шкафу стояли тома золотом обрезанных книг… все больше юридические… по-видимому, тут жил практикующий адвокат… И были еще часы… стоячие часы… примерно ростом полтора метра… Часы не шли, стрелки показывали «4».

* * *

Поужинав, легли спать. Я один на своей бархатной кушетке.

Я проснулся от какого-то неприятного звука. Это храпели часы… и затем ударили четыре. Было темно и страшно. Но вдруг я успокоился. Почему? Я почувствовал у себя на левом плече нечто теплое и мягкое. Оно тихонько мурлыкало. Я подумал, что это — кошечка этого дома, которая обрадовалась человеку. Я ей тоже обрадовался и заснул.

* * *

Утром я спросил моих медицинских студентов, ночевавших в других комнатах, слышали ли они что-нибудь ночью… например, бой часов…

— Нет, ничего не слышали. Это вам приснилось.

— Может быть…

И мы уехали…

Но через неделю примерно по каким-то делам я вернулся в Санок… один, только с шофером. Конечно, поехали в хорошо знакомый домик.

Увы! Полный разгром… С круглого стола сброшены все книги и журналы, разорванные на части… Выбиты стекла в шкафах, и золотом обрезанные книги — на полу, изорванные, очевидно, на папироски… Бархатное одеяло с кушетки унесено, торчал обезображенный матрац. Хуже всего был рояль. По-видимому, по клавишам бегали в сапогах… Струны — частью лопнули, остальные были расстроены…

Все же мы с шофером — мальчишкой по имени Горбач — не пошли искать другой квартиры. Заночевали. Я лег на обезображенной оттоманке, положив на нее свой спальный мешок. В эту ночь луна светила в комнату… Я заснул. Я проснулся от того, что часы… которые единственные уцелели во всеобщем разгроме… Захрипели и ударили четыре раза. В это же мгновение я ощутил на левом плече что-то теплое и нежное… Оно мурлыкало…