Последний очевидец - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 159

* * *

Вот от этой вдовы я часто ходил в дом неподалеку, где человек с грустными и красивыми глазами познакомил меня со своей женой Марией Владиславовной.

Ей было лет сорок. Была ли она красива? Чувствовалось, что еще несколько лет назад она была хорошенькой. Теперь лицо ее было измято каким-то утомлением, что не мешало ей представляться веселой.

Мы постепенно узнавали друг друга, а пока что невольно должны были слушать, что происходило за тонкой стеной. Там, очевидно, собиралась молодежь. Один голос выделялся особенно громко. Он непрерывно хохотал, начиная с высоких нот и замирая на низких. На него, как будто за перегородкой, никто не обращал внимания. Это был привычный шум. Остальные развлекались частушками. Например, женский голос пел:

Другой женский голос:

После этого особенно хохотал сверху донизу привычный шум. Все это гораздо лучше и полнее описано в книге «Три столицы». Ее достать трудно. Говорят, на черном рынке экземпляр стоит сто рублей. Но где его искать, этот черный рынок?

* * *

Расспрашивала меня Мария Владиславовна, что я видел в Киеве, откуда я приехал. Я сказал:

— Вот, например, видел я, не доходя Сенной площади, церковь, у которой был странно позолоченный купол. Позолота как бы представляла цветок с раскрытыми лепестками. Когда я зашел в эту церковь, в которой никого не было, кроме человека, продававшего свечи у прилавка, он сказал:

— Некоторое время тому назад был тут особенно людный базар. Вдруг один еврей закричал пронзительно: «Церковь горит!» Церковь не горела, а вот произошло то, о чем вы спрашиваете, на куполе появилась эта непонятная позолота.

Мария Владиславовна посмотрела на меня веселыми глазами и сказала:

— Всяческие чудеса теперь в моде… А обновление икон вы не видели?

— Видел. В этой самой церкви стоял образ Николая Угодника почти в натуральную величину. Он не вошел в иконостас, а стоял отдельно, на какой-то подставке. Письмо было необычайно ясное. Такое, как будто бы образ был написан вчера и в красках чрезвычайно нежных. Риза Святителя была отделана особо старательно. Человек, продававший свечи, сказал:

— Несколько дней тому назад лик Святителя был почти черный, ну, как бывает на старых иконах, и риза тоже. Это совершилось мгновенно, ночью. Я пришел утром и это увидел. — И прибавил: — Вот там, посмотрите, плащаница. Это работы Прахова. Того, что вместе с другими отделывал наш Владимирский собор. Шитье на плащанице было совершенно тусклое, сейчас оно блестит совершенно как новое.

Мария Владимировна сказала:

— Как вы это себе объясняете?

— Человеческими переживаниями, страданиями, которых теперь так много. Страдания действуют очищающе.

Мария Владимировна сказала скептически:

— Ну, знаете.

Я прекратил этот разговор, но запомнил его Мы говорили о другом. Она рассказывала о своей молодости, когда она еще не была замужем. И, между прочим, нижеследующее:

— Однажды у меня было великое огорчение. Я не спала всю ночь. Вышла в столовую к утреннему кофе. Мама говорит: «Что с тобой? На тебе все золото потемнело. Кольца, браслеты и даже серьги».

Я спросил ее так же, как она меня перед этим:

— Как же вы себе это объясняете?

Она несколько смутилась. А я сказал:

— Человеческие переживания могут изменять внешний вид золота. Но на время…

* * *

И я рассказал ей, а может быть, не рассказал, расскажу сейчас, одну легенду. Это обрывки, находящиеся в книге, которая, кажется, называется «Исторические песни малорусского народа».

* * *

Турецкий султан осадил Киев. Его войско обвило город кольцом. Причем расстояние между турками и стенами города равнялось полету очень дальней стрелы.

Такая стрела вонзилась прямо в борщ султана, который обедал. Борщ был густой, и стрела стала торчком перед носом у султана.

— Это что же?

Придворные ответили:

— Это лыцарь Михайлик со стены стрельнул.

Тогда султан послал сказать киянам (киевлянам):

— Выдайте мне лыцаря Михайлика, и я сниму осаду и уйду.

Кияне уже голодали, и поэтому явилось искушение. В сохранившихся отрывках сказано так:

«Кияне шу-шу да шу-шу, не выдать ли лыцаря Михайлика».

А лыцарь Михайлик сказал:

— Ой вы, кияне, панове, громадяне. Поганая ваша рада. Когда б вы Михайлика не выдавали, горя-несчастья бы не знали.

И он, лыцарь Михайлик, снял с петель киевские Золотые ворота, возложил их себе на плечи и, невидимый, прошел через турецкое войско. И пошел, и пошел. И поставил он их на Святом Афоне. И стоят они там и поныне. И если кто скажет: «Ой вы, Золотые ворота, будете вы еще стоять во Киеве-граде», — и золото сейчас же заблестит, заиграет, зачервонеет.

А скажет: «Не стоять вам во Киеве-граде», — и золото темнеет.

* * *

Пусть это все легенда, но совершенно ясно, что нелегендарные события, как обновление церкви на Сенной в Киеве или золото, которое потемнело на Марии Владиславовне, — все это явления одного порядка. И если они труднообъяснимы, то отрицать их все же не следует.

* * *

Не только говорили мы с Марией Владиславовной о метаморфозах золота и такого рода предметах, но говорили и о политике. Она иногда, сбросив маску веселости, высказывалась иначе:

— Я вложила в этот «Трест» свои последние силы. Если и это оборвется, я жить не буду.

И это была не фраза.

* * *

Подходило время мне покинуть Советскую Россию. Я пробыл полтора месяца. Я не узнал то, для чего я совершил этот риск, путешествие в личном плане, то есть я не нашел не только самого моего сына, но даже и следов его.

Но я очень много видел и понял, что происходит в Советской России. Я рассмотрел нэп и его благодетельное действие. Ленин понял, что надо сделать, и после этого умер. Моя книга «Три столицы» при переводе на французский язык была названа «Возрождение России».

Но Мария Владиславовна недостаточно расценивала нэп, и не этого желала ее измученная душа…

* * *

Она стала разочаровываться в Якушеве, находя, что он медлителен. Она увлекалась другим. Его фамилия была Оперпут. Он был, по-видимому, латыш, моложе Якушева, и сходился с Марией Владиславовной в политическом темпераменте. Политика подействовала и на иной темперамент Марии Владиславовны, о чем я узнал позже.