— Видите, какие у меня крылья? — спросила она. — Может быть, мне взлететь надо всем этим, а, мальчики?
Джеймси и Дэниел засмеялись.
— Мама, прекрати, — сказал Томас.
Майра крутанулась на месте. Какой-то прохожий остановился и приложил руку к шляпе. Она улыбнулась ему.
— Сумасшедшее место, — сказала Майра. — Обожаю его.
Томас вприпрыжку двигался впереди, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы крикнуть нам:
— Это церковь Святой Девы Марии, кирпичное здание. Это отель «Тремонт Хаус». Это городской суд… А это компания Коллинза — они строят корабли. — Он хорошо ориентировался в городе и был уже неплохо осведомлен. — Это театр Райса.
Джеймси остановился перед большим зданием, похожим на сарай.
— А что такое театр, мама? — спросил он.
— Место, где показывают представления, — ответила я.
— А их интересно смотреть?
— Я не знаю, Джеймси. Внутри театра я никогда не была, хотя проходила мимо одного в Голуэй Сити.
— А я когда-нибудь бывал в Голуэй Сити? — снова спросил Джеймси.
— Ты — нет. И никто из вас, дети, там не был.
— Давай, Томас, поторапливайся, — подгоняла Майра. — Я еще хочу увидеть магазины, салуны.
Томас, Майра и Дэниел ушли вперед, но Джеймси не сдвинулся с места.
— А что там написано, мама? — Он показал пальцем на афишу, висевшую на стене театра.
Я прочла ему вслух:
— «Невероятная новость! Мистер Мердок в великой трагедии Шиллера «Разбойники»… Фарс «Артфул Доджер»: в роли Тима Доджера — мистер Маквикер, в роли Хардинга — мистер Райс».
Я продолжала:
— «Песни! «Мы тут все — ловчилы» — мистер Маквикер, «О-хо-хо, муженек!» — миссис Х. Мэтьюз».
— Целое здание только для песен и представлений, — восхитился Джеймси.
— Театр сейчас закрыт, — сказал нам парень, который снимал афиши с другой стены напротив. — Но вы можете пойти в музей Мути — там выступает лилипут Том Тамб — или сходить на «Вирджинских Менестрелей» — ну, знаете, это белые парни, которые натирают лицо ваксой и поют песни, как цветные. Хотя на самом деле все они в основном ирландцы, поющие ирландские песни, но вы никогда об этом не догадаетесь. Только что с корабля, я угадал? Очень у многих людей на лицах появляется такое же ошеломленное выражение, когда они впервые видят Чикаго. — Он улыбнулся Джеймси. — Тебе бы на плотника выучиться — в Чикаго всегда найдется хорошая работа для человека, который умеет толково забить гвоздь.
— Да, похоже, — откликнулась я.
— В Чикаго ведется ускоренное строительство — каркасные дома называется. Никаких стропил или подпорок, все прибивается к каркасу. Конечно, сначала нужно вкопать столбы в песок и твердую глину, а потом…
Майра уже махала нам рукой, чтобы мы их догоняли. А Джеймси все стоял, уставившись на афишу.
— Спасибо вам, мистер..?
— О’Лири, — представился тот.
— Пойдем. Джеймси, — позвала я сына.
— Мама, я уже могу прочесть некоторые слова! — воскликнул он, показывая на афишу.
— Скоро ты сможешь прочесть их все!
Слава богу, что он сможет посещать школу прямо в Бриджпорте. Ходить сюда каждый день…
Томас, Майра и Дэниел стояли перед деревянным одноэтажным зданием, на котором висела вывеска: «Мануфактура Крокера».
— Ну наконец-то! — проворчал Томас.
Но Джеймси уже остановился у другого магазина, рядом с Крокером.
— Мама, мама! Посмотри!
За стеклом большой витрины были разложены музыкальные инструменты: скрипки, трубы, концертины, флейты и прочее, а в углу стояла волынка. У нее был мешок, который нужно надувать ртом, а не локтевыми мехами, как у ирландской волынки, вроде той, что была похоронена вместе с Майклом в Нокнукурухе. Но все же…
— Мама! — восторженно сказал он. — Волынка. Не такая, как у нас, но все-таки волынка.
— Я вижу, Джеймси.
— Когда папа играл на волынке, он давал мне закрывать своими пальцами дырочки. Помнишь, как он учил меня играть на дудочке?
— Помню, — ответила я.
Джеймси потащил меня ко входу.
— Джеймси, в этом магазине мы не сможем ничего купить.
— Только посмотрим, мама, пожалуйста!
— Пожалуйста, разрешите ему, тетя Онора, — попросил Дэниел.
Томас и Майра стояли у дверей «Мануфактуры Крокера» и, скрестив руки на груди, раздраженно и нетерпеливо притопывали ногами. Они были до того похожи, что я рассмеялась.
— Ну хорошо, Джеймси. На пять минут. Майра, — окликнула я сестру, — пойдем с нами.
Она сначала замотала головой, но затем все-таки пошла. А Томас ушел к Крокеру.
В музыкальном магазине было тепло — комнату грела пузатая печка, а тусклое освещение обеспечивали две керосиновые лампы, стоявшие на прилавке. К нам вышел невысокий опрятный мужчина.
— Guten Morgen, — сказал по-немецки. Этот человек сохранил свой язык. — Чем могу помочь? — спросил он.
— Мы просто хотим посмотреть, — объяснила я.
Он улыбнулся мальчикам:
— Играете на чем-нибудь?
— Немного, — отозвался Джеймси. — Я учился у своего папы. Он волынщик.
— Значит, вы шотландцы?
— Ну уж нет, — фыркнула Майра.
— Мы из Ирландии, — сказала я.
— Ну конечно! Я должен был и сам догадаться! Моя жена ирландка. Нас, немцев и ирландцев, в Чикаго больше всего! — воскликнул он.
— Так давайте объединимся вместе против янки, — сходу предложила Майра.
Он смутился:
— Я не понимаю. Мой английский совсем поверхностный. Вы меня поняли?
Мы кивнули.
— Со мной разговаривает моя жена. Вам, ирландцам, везет — вы по-английски говорите.
— У нас и без этого есть свой идеальный язык, — возразила я. — Я бы предпочла, чтобы англичане забрали свой язык, а нам оставили возможность управлять своей страной.
— Я знаком с вашей историей и немного знаю про ваш язык, — сказал он. — Я раньше был профессором Тюбингенского университета. Меня зовут Эдвард Ланг.
— Профессор? И вы все же уехали? — недоверчиво спросила Майра.
— У вас тоже пропала картошка? — предположил Джеймси.
— Меня привела в Чикаго не картошка, а политика, — ответил тот.