– Итан, что с тобой не так?
А затем он был изгнан в спальный мешок и забрался в него, как зверь в пещеру.
– С чего ты взял, что так можно? – спросила она. – С чего ты взял, что между нами что-то может быть? Ты парень моей лучшей подруги.
– Я не знаю, – сказал он, не глядя ей в глаза. Потому что мы любим друг друга – вот каким был бы честный ответ. Потому что пусть я уже давно встречаюсь с Эш, но когда все идет наперекосяк, я возвращаюсь к желанию, которое всегда во мне и которое останется со мной до самой смерти.
О том, что произошло в спальне Жюль в Баффало, никто из них не говорил много лет. В конце концов, Жюль однажды заговорила об этом, когда они находились наедине, небрежно назвав данный случай «соском Баффало». Так это и останется в их памяти навсегда. «Сосок Баффало» стал секретной фразой, намекающей не только на это конкретное событие, но и на любое ошибочное действие, которое человек мог совершить из похоти, слабости, страха или вообще почти чего угодно человеческого.
– Она к тебе вернется, – сказала Жюль той ночью, когда они засыпали порознь. – Помнишь, как она выгнала меня из квартиры родителей после того, как я ходила к Кэти Киплинджер в кофейню?
– Да. Но именно она предала меня в данном случае. Предала она, а жду теперь ее – я. Как так получилось?
– Все дело в Эш. Просто с ней так всегда.
Расставание Итана и Эш было невыносимым для них обоих. Оба звали Жюль и жалобно обсуждали тяготы жизни друг без друга.
– Он – часть меня, – сказала Эш, – и я каким-то образом на мгновение забыла об этом, а теперь мне просто невыносимо без него. Это как фантомная боль. Он мне нужен. Как будто мне было надо переспать с кем-то еще, чтобы понять, как сильно он мне нужен.
А Итан продолжал говорить:
– Я больше не могу это терпеть. В смысле, я просто не могу это принять, Жюль. Ты учишься на психолога. Объясни, как девчонки мыслят. Расскажи все, что мне нужно знать, потому что я чувствую себя так, будто ничего не знаю.
Однако в итоге парочка все же воссоединилась, вновь растворяясь друг в друге. Эш никогда не слышала о «соске Баффало», да и по какой причине она могла бы о нем узнать? Теперь они с Итаном жили в однокомнатной квартире, сразу за авеню А, на 7-й Восточной, опасной улице, кишащей наркоманами и дилерами.
– Мне не очень-то тут нравится, – сказал Гил Вулф, когда они с Бетси приехали в гости, и они сразу же купили в местной скобяной лавке самый дорогой замок из титана. Эш с Итаном было по 25 лет, самый подходящий возраст для начала совместной жизни, но еще слишком рано для размышлений о браке, этом далеком официальном мероприятии.
Но Гил не планировал говорить ни о браке, ни об Эш вообще. Казалось, он полностью сосредоточился на Итане, узнав от дочери, что тот бросил работу. Казалось, он хотел предложить Итану свою помощь в качестве отца и наставника, зная, что собственный его отец хладнокровно и безответственно бросил их с матерью. Итан надел тонкий коричневый галстук с коричневой же круткой, коротковатой в рукавах, а его волосы были тщательно уложены с помощью мусса, придавая буйным кудрям подобие аккуратности. Он опустился в обитое мягкой кожей кресло со стальными подлокотниками, прямо напротив отца Эш в офисе в нижней части Лексингтон-авеню, в компании, что теперь называется «Дрексель Бернхэм Ламберт». Небо за окном было будто испачкано облаками, и город, видневшийся сквозь него, казался каким-то чужим – а Итан ощущал, что и сам он будто не в себе.
– Так чем думаешь заняться теперь? – спросил Гил Вулф.
На его столе стояла одна из этих игрушек-релаксаторов, маятник Ньютона, популярный у всяких директоров. Итан очень хотел дотянуться до этих шариков и запустить, но он знал, что стоит держать руки при себе и стараться не выглядеть невротическим клубком оптоволокна, его нервные окончания искрились и пылали.
– Ума не приложу, Гил, – сказал Итан.
Он улыбнулся, словно извиняясь – как будто его панибратство могло обидеть финансиста. Здесь каждый мужчина знал, что делать дальше. Офисы «Дрексель Бернхэм Ламберт» в 1984 году были оживленными, как ипподромы. Все здесь хотели зарабатывать деньги и знали, как это сделать. Итан был лишним в этом мире больших денег. Сегодня, прежде чем пропустить наверх, ему дали карту посетителя, и он нацепил ее на лацкан, прежде чем войти в лифт, чувствуя, что вместо ПОСЕТИТЕЛЬ на нем написано ПОСТОРОННИЙ. Тем не менее он не мог отрицать особое чувство, химическую реакцию, когда помощник Гила появился в комнате ожидания, чтобы проводить его.
– Мистер Фигмен? – уточнил молодой человек. – Я Донни. Прошу сюда.
Донни был ровесником Итана, носил консервативный темный костюм и накрахмаленную рубашку. Никакой школы искусств! Вместо этого он поступил в Школу бизнеса Уортона. Хотеть делать деньги и делать их сейчас стало куда более престижно; президентство Рейгана так или иначе изменило атмосферу. Теперь люди говорили о своих финансовых менеджерах с придыханием, как будто описывали художников. О самих художниках говорили более откровенно, с точки зрения их ценности. Особенно хорошо это было заметно в области изобразительного искусства, где владельцы галерей теперь делили внимание со своими знаменитыми художниками. Недавно разбогатевшие спускали кучу денег на недавно прославившихся, и что в бизнесе, что в искусстве все казались одинаковыми, взаимозаменяемыми, покрытыми идентичной глазурью с экстрактом денег, будто их всех облизала одна волшебная собака. Даже художники, которые еще не стали знаменитыми, рвались в этот мир, позволив себе стать незаметным развлечением на некоторых вечеринках в верхнем Ист-Сайде. Когда подавали суп, все выжидающе смотрели на них – это значило, что им представлялась возможность поговорить о Вермеере и «свете». Или о Дюшане. Или о новых молоденьких хулиганах мира искусства. А затем, в финале – чем незаметнее, тем лучше – о своих работах. И это касалось не только изобразительного, но и всех остальных видов искусства.
– В былые времена, – заявил как-то после немалого количества выпитого пива один приятель Итана, писатель, – все хотели стать романистами. Теперь все хотят стать сценаристами: то же самое, за исключением меньшего объема работы и в разы большей оплаты.
Все это озадачивало Итана, который раньше редко думал о деньгах. Заработка его отца на поприще государственного защитника хватало, чтобы оплатить их тесную квартиру на площади Вашингтона. Его мать работала учителем на замену, хотя не очень ладила с детьми. Средняя школа «Стюверсант», конечно же, была бесплатной, и слава богу, его туда приняли. Летом нашлись деньги, чтобы отправить его в лагерь, а затем он поступил в Школу изобразительных искусств на бюджет. Его родители ругались из-за денег и не только, и были несчастны до тех самых пор, пока его мать не оставила отца ради невысокого полненького педиатра, к которому ходил Итан. Оба родителя Фигмена казались слегка богемными, прежде всего потому что были неряшливы, как и их дом. Он чувствовал, что не должен так обвиняюще думать о них, но ничего не мог с собой поделать.