Джона последовал за ним через широкие, обитые деревом коридоры Страттер-Оука и конференц-центра, держась поодаль и изображая человека, идущего на один из семинаров. Периодически он тупо заглядывал в буклет, который ему выдала Кейтлин Додж. Барри Клеймс вошел в лифт, Джона за ним, но присоединились еще три человека, и Джона не бросался в глаза. Все нажали на разные этажи. Зажжужала кнопка, и некоторые вышли. Снова зажжужала. На четвертом этаже вышел Барри Клеймс, а вслед за ним и Джона. Бывший участник группы The Whistler насвистывал по пути в свой номер. Он вставил в дверь ключ, но Джона был уверен, что не придется в ту же секунду резко бросаться вперед: Барри стар и неповоротлив и не сразу сумеет правильно провести картой. Скорее всего, она окажется в нужном положении лишь со второй попытки. Так и вышло. К моменту, когда на замке зажглась зеленая лампочка, Джона уже стоял прямо за спиной у Барри. В холле никого, и Джона незаметно проскользнул в номер, прежде чем дверь закрылась. Стоя в дверном проеме, Барри Клеймс развернулся и от испуга разинул впалый стариковский рот.
– Что за …? Что тебе надо? – выдавил из себя он, но массивная дверь захлопнулась, а Джона протянул обе руки и втолкнул его в номер.
– Сейчас достану кошелек, – прохрипел Барри, тяжело дыша. – Ты под кайфом? Мет?
Естественно, Барри его не узнал. Хотя Джона и был зациклен на собственном детстве, никто другой не воспринимал его как ребенка. Он уже перешагнул рубеж средних лет и быстро приближался к возрасту, о котором никто не любит говорить. У ровесников Джоны лучшие годы остались позади. Теперь полагалось стать таким, каким окажешься в итоге, и достойно и ненавязчиво пребывать в этом состоянии всю оставшуюся жизнь.
– Это я, разуй глаза, урод, – процедил Джона. Он припер Большого Барри к стене в прихожей, а тот ответным толчком отшвырнул его к дверце шкафа. Джона отплатил той же монетой, и они заметались туда-сюда между двумя стенами, грохоча и топая, яростно сопя, продвигаясь вглубь номера, и теперь верх взял Джона. Он завалил Большого Барри на кровать и прыгнул на него, крепко прижав. Тощий Джона на карачках распластался над обрюзгшей морской тварью по имени Барри Клеймс. Будь Барри моллюском, он был бы раком-отшельником, круглым и древним, выброшенным волной на песок. Все его лицо покрылось угрями и пятнами, белесо-голубые глаза за стеклами маленьких бифокальных очков слезились точно так же, как в 1971 году.
– Ты кто? – недоумевал Барри. На несколько секунд он зажмурился от ужаса, затем лицо его обмякло и приняло почти задумчивое выражение.
– Боже мой, Джона, – сказал он. – Да, Джона Бэй! Ты чертовски меня напугал.
Он еще раз покосился на Джону и тихо изумился:
– У тебя волосы седые. Даже ты уже постарел.
Как будто теперь, узнав Джону, счел, что бояться больше нечего. Тут Джона вспомнил о сексе с Робертом Такахаси, когда один из них стоял на четвереньках, а другой переводил дух. Они были словно лев и цыганка на картине Руссо. Но Барри Клеймсу не хотелось давать ни минуты покоя, его было ничуть не жаль, хоть Барри и походил на любого другого уцелевшего старого шестидесятника, любого, кто мог бы появиться в документальном цикле «Пи-Би-Эс» «Пришел, увидел, заиграл», который крутили чуть ли не круглосуточно, потому что люди никак не могли насытиться утраченным, пусть даже и не нужным больше.
Джона не отпускал Барри, упершись коленом ему в брюхо. Барри застонал от невыносимой боли, а Джона надавил еще чуть сильнее, ощутив, как внутри него что-то бурлит. Но Барри умудрился кое-как встать на ноги, рыча, и теперь уже он был львом, а Джона – моллюском.
– Я старался заменить тебе отца, – пыхтел Барри. – Научить тебя играть на банджо. Приободрить. Тебе это было непривычно.
– Отец, который пичкает наркотой своих детей? – спросил Джона и потянулся за каким-нибудь подходящим орудием. Рука наткнулась на банджо. Джона размахнулся и врезал Барри Клеймсу по физиономии инструментом, издавшим жуткое звенящее вибрато.
– Черт возьми, Джона! – не своим голосом гнусаво заорал Барри. Оба в равной мере пребывали в шоке. Барри откинулся на кровать и поднес руки к окровавленному лицу, прикрывая его. Этих сложенных ладоней Джона уже не мог вынести. Каждому из нас необходимо защищать то немногое, что у него есть, – вот совершенно очевидная истина, и отказывать в праве на такое побуждение Джона не стал бы даже Барри Клеймсу. Наверняка он сломал ему нос, но не раздробил скул, не ослепил, не повредил мозга, обитающего в этой самовлюбленной голове. Банджо было не самым лучшим оружием, да и сама фолк-музыка не была сильнейшим подручным средством. Она не смогла прекратить войну в Юго-Восточной Азии, хотя и звучала необыкновенно трогательным и страстным фоном. Характерные повторяющиеся переборы струн на банджо названы подходящим словом – плетение. Фолк-музыка могла изуродовать человека, могла его сломать, показать ему, что он сделал с тобой, но не могла убить, и, быть может, это тоже справедливо.
– О боже, – твердил Барри. – Больно… здесь.
– Что с тобой стряслось, Джона? – продолжил он скрипучим хриплым голосом.
– Со мной? Ты и правда меня об этом спрашиваешь?
– Да. Каким человеком ты стал? Ты всегда теперь такой?
– Замолчи, Барри, понял? Просто заткнись.
Джона сходил в ванную и вымыл руки листовидным мыльцем, лежавшим в мыльнице. На рукаве виднелись следы крови, но не слишком заметные. Он заметил рядом на мраморной столешнице несессер Барри. Расстегнутая молния демонстрировала находящиеся внутри предметы, которые принадлежат этому пожилому человеку, ежегодно проводящему в дороге многие недели. Вот таблетки в баночке с надписью «Липитор, 40 мг», ингалятор от астмы и, ничего себе, упаковка тампонов, предназначенных, как написано, для временного облегчения «локального зуда и дискомфорта, связанного с геморроем». Вот и все штучки из снаряжения преобразившегося человека. Чего бы ты ни добился в жизни, как бурно ни протестовал бы против войны или помогал сохранить океаны, сколько идей ни украл бы у маленьких робких мальчиков, растревожив их и взбудоражив, все сводится к мельчайшим деталям, определяющим твою суть. Джона вышел из ванной комнаты в полной уверенности, что Барри Клеймс не вызовет охрану. Барри не захочет предавать этот случай огласке, уж точно не сейчас, когда ему удалось еще раз преобразиться напоследок и остаться на плаву через много лет после расцвета традиционной фолк-музыки, уже в двадцать первом веке, когда не так-то просто бывает заработать собственным творчеством. Джона знал: фолк возрождается, пусть и не в том виде, какой он некогда обрел. Эта музыка звучит повсюду, проникает в жизнь, попадает на файлообменники, появляется на YouTube, добирается до всех уголков, ее видят и слышат. Известных исполнителей стало как никогда много – может быть, большинство из них зарабатывает гроши, но люди слушают их песни. Акустическая музыка, теперь уже звучащая на новый лад, до сих пор очень популярна. Вот бы мама об этом узнала – на это Джона надеялся, планируя кое-что ей рассказать.
Барри сидел на кровати, оглядывая себя в зеркале на комоде.