Быть не может, подумала Жюль.
– Но самое главное, – вставил Дункан, – что когда Роб увидел, как помогли его жене, он сделал этому центру самое крупное пожертвование в его истории. Теперь там есть корпус, названный в его честь. Я знаю, – продолжал он. – Когда проводят исследование вслепую, это значит, что оно действительно должно пройти вслепую, но, когда в нем принимает участие супруга одного из самых крупных потенциальных спонсоров, с их стороны разумно проследить за тем, чтобы ей не дали плацебо. Вы так не думаете?
Все немного посмеялись, а когда Жюль посмотрела на Денниса, то увидела, что ему все это не кажется таким уж интересным. Удивительно, почему? Он тоже мог бы записаться на это исследование. Его могли бы внести в список первых претендентов – из-за Роба и Хелены, Дункана и Шайлы, Итана и Эш. Из-за всех этих состоятельных людей, которых обсуждали за этим столом и которые сидели за ним. У него есть связи. Но она знала, что Деннис никогда не станет просить это лекарство. И никогда даже на секунду не задумается о том, что оно сможет ему помочь. А ведь оно могло бы. Как и в случае со многими вещами, тут важно знать нужных людей. Важно иметь за плечами чью-то поддержку, силу и влияние. Врачи в Лос-Анджелесе, или, по крайней мере, некоторые из них, обожали «Фигмена» Итана и его знаменитых друзей. Но, когда Жюль на следующий же день позвонила в Калифорнийский университет от имени Денниса, ей сказали, что новых пациентов они набирать не планируют. И тогда она позвонила Итану.
– Посмотрим, что я смогу сделать, – ответил ей он.
И вот, вскоре после этого, Деннис вылетел в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с доктором, который курировал исследование и сдать все анализы и тесты. На следующий день его включили в список участников исследования, и они с Жюль начали дружно надеяться на то, что он получит лекарство, а не плацебо. Мысль о том, что это лекарство может получить кто-то более сильный, была очень навязчивой и каким-то образом влияла на нервы. Но только на нервы Жюль, с Деннисом все было иначе. Он сказал, что в нем все как будто чуточку развернулось. И только после этого он понял, в какой тесной раковине жил все эти годы.
– Я как будто жил согнувшись, – сказал он Жюль.
До этого он думал, что депрессия иссушает его, но теперь он понял, что она еще и ломала его, сгибала самым неестественным образом. Все эти годы он был не просто депрессивным, но еще и очень нервным. Он приходил в себя – медленно, но верно. Жюль, которая по ходу работы сталкивалась с людьми на антидепрессантах, часто видела все эти изменения в своих пациентах, но никогда – в Деннисе.
– Просто мое забытье оказалось глубже, чем мы думали, – задумчиво и несколько заинтригованно говорил он. Однажды ночью Жюль проснулась и обнаружила его голову у себя на груди. Он целовал ее, и она чувствовала на своей коже его слезы.
– Что случилось? – испуганно спросила она.
Ничего. Просто он проснулся – и все было хорошо. Он чувствовал, что снова хочет. Хочет ее. Хочет быть с ней.
До этого они довольно редко бывали близки, но теперь секс вернулся в их отношения – словно дар из прошлого, потерявшийся во времени. Поначалу он не очень верил в свои силы, и один раз скользнул в нее пальцами так резко, что она взвизгнула, как собака, которой наступили на хвост. Он перепугался, что сделал ей больно.
– Ох нет, нет… – забормотал он.
– Все в порядке, – тут же сказала она. – Просто… немного полегче. Касайся… мягче.
Были и другие проблемы. Ему понадобилось куда больше времени, чем раньше, и они уже начали подшучивать над тем, что он неизбежно натрет ей мозоль.
– Знаешь, что я хочу за это? Посуду, – сказала она как-то, когда они в очередной раз остывали после нового постдепрессионного секса.
– Что? А, это шутка? – спросил Деннис. – Точно шутка. Подожди… Я пока что не вижу связи. И что же ты хочешь?
– Жаровню, – улыбнулась она и уткнулась подбородком в его грудь.
К концу лета Деннис почувствовал, что окончательно пришел в норму – впервые, с тех пор, как отказался от лечения ингибиторами моноаминоксидазы в восемьдесят девятом. Никто не верил, что это продлится вечно, или, по крайней мере, долго. В конце августа Деннис вернулся к работе. Хоть работа в предыдущей ультразвуковой клинике и оставила на его карьере черную метку, он изо всех сил старался доказать, что его неподобающее поведение – например, когда он воскликнул «Господи!», увидев гигантскую печень пациентки, и разрыдался – было следствием депрессии, и что теперь он в полном порядке. Доктор Бразил во всем его поддерживал. Клиника в Чайна-тауне, с маленьким персоналом и в отчаянном положении решила нанять его с маленькой зарплатой и на полставки. А спустя несколько месяцев взяла в штат.
Вот так две семьи встретили конец десятилетия и начало нового тысячелетия. Они все побаивались, что все компьютеры в мире взбунтуются, как только новая эпоха вступит в силу. Обе пары, а также их дети, Джона и Роберт нервно и немного глупо затаили дыхание в новогоднюю ночь в доме на Чарлз-стрит, но ничего не произошло. Жюль почувствовала, как ее зависть потихоньку угасает. Это тоже была своего рода депрессия. Но теперь, когда она видела, как Деннис каждое утро одевается на работу, чувствовала, что вполне довольна своей жизнью.
Со временем с ними стали происходить небольшие, почти незаметные изменения. Эш, похоже, смирилась со смертью матери. Она стала реже видеть ее во сне, а если и видела, то эти сны не были такими мучительными. Она слегка подурнела, а Итан стал чуть менее уродлив. Деннис был рад снова вернуться к работе – кажется, новое место ему очень нравилось. Жюль изо всех сил старалась помогать той горстке клиентов, что у нее осталась, хотя они не особо работали над собой. Но когда она смотрела на Эш и Итана, частенько приходила к выводу, что и сама не очень-то поработала над собой и не сильно изменилась. Ее зависть замерла, и не последнюю роль в этом сыграло то, что Деннис излечился от депрессии. Однако она могла снова распуститься, даже если пока что свернулась бутончиком и затихла. И теперь, когда эта зависть не так сильно ее терзала, она попыталась понять ее природу. Даже взяла из библиотеки социальной службы книгу одного юнгианского аналитика, в которой тот пытался объяснить разницу между завистью и ревностью. Согласно учению Юнга, ревность – это «я хочу то, чего хочешь ты», в то время как зависть куда более разрушительна – «я хочу того, чего хочешь ты, но кроме того я хочу разрушить все то, что у тебя уже есть». Раньше ей хотелось отнять у Эш и Итана их райскую жизнь, чтобы воцарился баланс. Но теперь Жюль уже не хотела ничего разрушать. Не происходило ничего страшного, все было вполне приемлемо, и даже лучше.
Город вырос и стал намного чище. Всех бездомных выслали куда-то, и, хоть это было довольно странно, все признали, что так намного лучше, ведь теперь можно было пойти куда угодно и чувствовать себя при этом в безопасности. Найти доступное жилье было почти невозможно, и если бы Итан не дал им денег и не вписался с ними в ипотеку, они бы уехали, как и многие другие. Ларкин пошла учиться в Брерли – частную школу для девочек, в которую когда-то ходила и ее мать. Мо – в специализированную школу в Квинсе, которая стоила так дорого, что многие родители – но, конечно не Итан и Эш – вынуждены были подать на город в суд, чтобы им возместили траты на обучение. Рори ходила в местную среднюю школу, и пока что все было хорошо, но, когда начнется старшая школа, могут начаться и проблемы. «Просто она не очень хорошо справилась с тестами», – так Жюль сказала Эш. Но на самом деле Рори было плевать и на эти тесты, и на саму школу. Она хотела стать лесником, хоть родители и намекали ей на то, что для этого все равно нужно получить образование. Она действительно проводила много времени в лесу, но в основном, из-за Итана и Эш. Когда она бывала у них в гостях, в Катоне, частенько шаталась по лесу и махала палкой, а на ранчо в Колорадо постоянно уходила куда-то гулять. Она чувствовала себя счастливой, только когда на ней были болотные сапоги, сама она была насквозь промокшей и покрытой грязью, а обычная городская жизнь была где-то далеко – далеко.