Мы вернулись довольно скоро, потому что в том году Union Française Universitaire
[1395], к которому ты принадлежала, организовал коллективную поездку на Луару: я не помню точно города, через которые ты должна была проехать. В каждом из этих городов читались лекции на общественно-политические и литературные темы. Ты взяла на себя поручение от Тони осмотреть в одном из этих городов помещение, которое она заглазно сняла на лето, и, вернувшись, сказала, что уже в который раз тебе приходится удивляться ее легкомыслию и искать хоть малейшую логику в ее поступках. Ни городок, ни помещение, ни место для летнего отдыха с детьми не годились. Забегая вперед, скажу, что, вернувшись осенью, Тоня хвалила свой выбор, но через два года созналась, что все это никуда не годилось
[1396].
У тебя в Agenda отмечено на 27 апреля: «Аванесов и Марковичи у нас к чаю». Ты устроила это свидание, потому что Jacques хотел во что бы то ни стало фабриковать аппараты радио, а источником благ был Иван Иванович с заводом «Омега». Я опасался этого свидания из-за характера и способов выражаться Екатерины Яковлевны, но все прошло благополучно. Эмиль и Иван Иванович понравились друг другу, и Екатерина Яковлевна не очень раздражила Асю. Jacques на долгое время сделался клиентом завода.
На 1 мая отмечено начало твоих автомобильных уроков. О них я вспоминаю всегда с большой грустью: одно из твоих не исполнившихся желаний. Ты успешно брала уроки на rue des Rennes в автошколе, и я часто провожал тебя или же ходил встретить. Я никогда не входил внутрь, а доводил тебя до входа или же ждал твоего возвращения с инструктором на автомобиле. Ты сходила, веселая, оживленная, бросала мне приветливый взгляд, входила внутрь расплатиться и поболтать пять минут, и затем, в зависимости от часа, мы возвращались домой или направлялись в Сорбонну. Иногда мы комбинировали иначе: утром рано ты заходила к зубной врачихе, а я где-нибудь ждал тебя — или в приемной или чаще на сквере на Avenue de l’Observatoire. Я садился так, чтобы видеть эту маленькую уличку — rue de Chartreux — до самого подъезда врачихи, старался читать специально взятую книгу, но нетерпение снова увидеть тебя было сильнее, и я все время смотрел и выжидал. И тут появлялась твоя родная фигурка, я бежал к тебе, и мы отправлялись на rue des Rennes или в Сорбонну, смотря по обстоятельствам.
Ко всяким видам спорта ты была очень способна, и в июне тебя направили на экзамен: провал — не позорный, так как комиссия по первому разу всегда проваливает. Второй раз ты экзаменовалась в ноябре и блестяще выдержала, получила carte grise
[1397] на право ездить повсюду, а воспользоваться ею не пришлось сначала из-за отсутствия средств, а затем — из-за болезни. Мы снова стали думать о покупке автомобиля за несколько недель до нашей разлуки. Все еще были надежды: ты не хотела бросать Сорбонну, и мы решили купить автомобильчик, чтобы ты могла ездить. И как скоро все мечты были разбиты…
[1398]
Я должен вернуться к нашей пасхальной поездке в Achères. За весну 1947 года мы выезжали несколько раз, причем один раз нас сопровождали супруги Martin. Laurence, которая выступила в нашу защиту перед префектом, захотела посмотреть, что за дом такой, с которым не хотим расстаться. Мы пригласили ее с мужем провести у нас несколько дней. Поездка состоялась, и возникает вопрос: когда? В моей памяти стоит весна, ранняя настолько, что еще не распустились почки. Наша прогулка (у меня есть снимки) имела место по лесу, еще голому, и, несмотря на солнце, мы были тепло одеты. Это не могла быть майская поездка, потому что Пренан сопровождал нас на прогулках, а в мае уехал в Югославию. Таким образом, выходит, что они были с нами именно во время пасхальной поездки.
Мы поместили их не в нашем примитивном доме, а у Besson в хорошо отапливаемой и уютной комнате их маленького отеля. Laurence и Paul были удивлены, что нам так нравится этот разваливающийся дом. Им было трудно понять, в каком состоянии мы очутились в конце апреля 1944 года, когда немцы искали нас, и Париж стал невозможен. Дом принял нас, не предал. Мы нашли в нем спокойствие и некоторую безопасность: он давал нам возможность (ею, к счастью, не пришлось воспользоваться) скрыться, в случае нужды, в поля и лес. И как могли мы забыть вечернее солнце, которое посылало нам свои лучи из сада, когда садились за ужин? Дом был снят благодаря твоей энергии и настойчивости, и твоя интуиция и счастливая звезда привели к нему, когда нам некуда было деваться. Все это — вещи, которые не забываются
[1399].
По разным причинам мы не поехали в Achères на первомайский праздник 1947 года, но побывали там во время «вознесенского моста». Вознесение имеет место всегда в четверг, и два дня, пятница и суббота, также являются праздничными и образуют «мост» к воскресенью. Мы выехали 14 мая и вернулись в воскресенье 18 мая, проведя время с большим удовольствием, несмотря на отсутствие любимой нами земляники. Впрочем, на весенних лугах растут мелкие съедобные грибки, иногда — в очень больших количествах. Собирать их скучно, никакого спортивного интереса, и очень кропотливо. Еще неприятнее их чистить. Чистка несложна: отрезать или отрывать запачканные кончики ножек, но как это надоедливо. Я знаю только одну более неприятную операцию: подготовлять к варке черную смородину, отстригая твердые части. Уф… Но чего бы я не сделал, чтобы быть приятным тебе! И сейчас, и тогда для меня эти наши блуждания по лугу между юными елочками окрашены твоим присутствием в цвета радости и счастья.
Каждый вечер мы имели два хождения: за молоком — к Creuset и за молоком плюс еще, что найдется, — к Géault. К этому времени жесткие и жадные крестьяне Géault немного приручились и прекратили попытки навязывать нам обязательный ассортимент в виде стебля порея при каждом яйце или кило персиков (совершенно несъедобных ни в сыром, ни в вареном виде) при каждом литре молока. Все-таки каждый раз мы выслушивали воркотню Géault, что вот, дескать, горожане обирают бедных крестьян. Тут уж даже его супруга находила эти стенания неуместными и несправедливыми и ставила ему на вид все те городские блага, которые они имели через нас. Мы возвращались от Géault в полумраке, и этот километр бывал для нас всегда очень приятной прогулкой. Иногда мы удлиняли ее, направляясь через поля.
Отъезд был значительно облегчен благодаря воскресным отходам автокара в 17 часов. Приезжие предпочитали уезжать в понедельник утром, и благодаря этому в воскресенье мы почти всегда находили сидячие места: вещь очень существенная
[1400].
Именно на эту весну и начало лета пришлась усиленная работа по проверке нашей сопротивленческой организации. Раз в неделю в помещении «Советского патриота» собирались наши заседания. Публика была с ленцой, и мне, хотя сам я не испытывал никакого энтузиазма, приходилось быть палочкой-погонялочкой. Неизменно, явившись в восемь часов вечера, я не заставал никого. Проходило полчаса — появлялся Шашелев. Еще четверть часа — приходил Квятковский. Tres faciunt collegium
[1401]. Мы раскрывали наши dossiers и начинали обсуждать. К девяти появлялись Сотникова и Лейбенко. Ждать Андреева не приходилось.