«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Костицын cтр.№ 243

Только 22 апреля пришли от тебя два письма сразу. Одно мое беспокойство кончилось, но начиналось другое: вместо каникулярного отдыха тебе предстоял в Марселе ряд деловых поездок ^[1316].

22 апреля — новая большая прогулка по лесу при солнечной, даже жаркой, погоде. Я обошел огромный обгорелый участок, и всюду уже были молодые березки — весенние, свежие, прозрачные, совсем как у нас, но на фоне скал и песка, и это давало великолепный эффект.

23 апреля, во вторник, я отправился, как было уговорено, к Mazingarbe, чтобы посмотреть, как поживает мальчик. Чтобы не ходить по асфальту, пошел через лес по новым, еще не хоженым, тропкам и наткнулся на «Chalet Robinson», о котором как-то говорила Тоня. Это был небольшой барак с вывеской и надписью «Chalet Robinson». В двери — окошечко типа кассы. Следы электрических проводов. Уже заросшие и одичавшие дорожки ведут к другим баракам, скорее — беседкам, и кажется, что когда-то это образовывало нечто вроде культурного парка. В деревне, к моему удивлению, никто не имеет представления об этих постройках.

Несколько дальше — еще новость: route de Génisse. При нашем последнем посещении это была обычная лесная дорожка, а тут я увидел ее совершенно преобразившейся: она была расширена и покрыта, как будто для лощения, слоем камней в полметра толщиной. Пока я стоял и смотрел, некто неизвестный подошел ко мне и сказал: «Вас пугает железная дорога?» — «А разве это железная дорога?» — «Да». — «А откуда и куда?» — «Не знаю». Тут я свернул на незамощенные тропки и добрался до Mazingarbe.

Сюрприз: мальчика не было; оказалось, что мамаша увезла его вместе с собой под предлогом, что его стошнило ночью и что она должна показать его доктору. Как потом выяснилось, ей просто не понравилось у Mazingarbe: мало комфорта. Мне было очень обидно за мальчика: ему бы очень хорошо пожить на воздухе, побегать, поиграть, погулять, даже при недостаточном комфорте. Лучше места, чем это, нельзя найти под Парижем, и в этом семействе он имел бы ласку и уют. Глупая баба!

В сущности, каждый день я ждал твоего приезда. У нас было уговорено, что ты не будешь очень засиживаться в Марселе и приедешь в середине пасхальной недели. Из твоего письма, полученного 24 апреля, я с большим огорчением узнал, что это невозможно по распределению времени, и написал тебе, чтобы ты использовала полностью свое пребывание там и вернулась в конце недели прямо в Париж. Приезжать на день в Achères дало бы только лишнюю усталость.

Жить в качестве соломенного вдовца в Achères было забавно: никто не верил, что супруга отсутствует по законной причине. И чувствовал я себя одиноким, особенно когда кругом все цвело и пело: соловьи — в саду, кукушки — в лесу, ласточки — по сараям. Начинался лёт майских жуков, который мы с тобой так любили.

25 апреля я опять побывал у Moulira. Там был Lucien с Madeleine и детьми, и, как всегда, он — в смысле подготовки к экзаменам — сидел между двумя стульями. Я дал ему совет, какой всегда ему давал: не гоняться за двумя зайцами, а готовиться только к Certif[icat] Mathématiques générales. Он, как всегда, согласился и потом, как всегда, не выполнил обещание. Из Chapelle-la-Reine я вернулся с запасом продовольствия для Парижа: утка, суповое мясо, масло, сыр, макароны.

26 апреля был в некотором роде юбилейным: за два года до этого мы в этот день покинули утром Фролова, отправились зря к Gâtinaise, завтракали на набережной у Jeannette (той, другой), решили ехать в Achères, погрузились у Gaston и к вечеру были здесь, в этом домике. На ночь запирали ставни и говорили: «Ух, какой отдых». Я сидел один, и мне все это вспоминалось так живо, что я вообразил, будто ты сейчас прибудешь с автобусом, но ты не приехала.

27 апреля я был в беспокойном состоянии духа, побегал по лесу, опять побывал в скалах около Vaudoué (тоже чудесное место) и решил уезжать в Париж на следующий день — в воскресенье. Так и сделал. В Париж я прибыл вечером 28-го, и, к моему большому удивлению и еще к большей радости, нашел тебя. Ты, оказывается, прибыла накануне вечером, сердилась и недоумевала, что я все еще сижу в Achères, и волновалась весь следующий день. Письма мои ты получила уже в Париже ^[1317]. <…> ^[1318]

После возвращения с пасхальных каникул возобновилась наша рабочая жизнь. У меня много времени брала Контрольная комиссия Содружества сопротивленцев. Помимо длинных заседаний раз в неделю, которые имели место в помещении «Советского патриота», приходилось еще видеться с людьми, разрешать конфликты — довольно частые, иногда неприятные. Помимо этого, еще нужно было сопротивляться натискам в пользу того или другого сомнительного сопротивленца. Иногда этот натиск исходил от слабохарактерного председателя Содружества Игоря Кривошеина.

Что было делать, например, с князем Эристовым? Он представил великолепные рекомендации от голлистской DGER ^[1319] и от «союзников», в данном случае — англичан. От рекомендаций на сто верст пахло 2-м Бюро ^[1320] и Intelligence Service: ^[1321] двойной шпионаж, а двойной шпионаж всегда бывает тройным, и острие его даже во время войны было направлено не так против немцев, как против нас. Тут я уперся, произвел тихий саботаж и оказался прав: этот князек, прибавив к своей фамилии прибавку «Чингисхан», является сейчас стопроцентным врагом родины.

Другой случай: целая куча «сопротивленцев» из провинции — Юдович, Зусман, Кацман, г-жа Юдович и т. д. — представила великолепные удостоверения из провинции, но когда я добивался точных данных, все сводилось к тому, что Кацман рекомендовал Юдовича, а Юдович — Кацмана. И оба оказались весьма сомнительными дельцами: они учредили «сопротивленческий кооператив», собрали взносы, надавали обещаний, а осуществление… Все это так скверно пахло, что я, в добром согласии с членами комиссии, застопорил дело всей этой кучки, несмотря на мольбы, протесты и т. д. О дальнейшей судьбе «Юдовича и K°» мне ничего неизвестно. Но кооператив лопнул без срама для нас, поскольку не было патронажа Содружества над кооперативом и Юдовичем.

Содружество налагало на нас и бремя участия в панихидах, молебнах, приемах, концертах и вечерах. Это не всегда бывало приятно, потому что жены, по большей части — бывшие эмигрантки, став на время просоветскими дамами, сохранили все свои предрассудки — расовые, сословные, религиозные, а также склонность к склоке и мелким интригам. И я всегда с восхищением смотрел, как ты умела быть выше всего этого и делать спокойно свое дело ^[1322].