Вот я - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Сафран Фоер cтр.№ 75

— Можем поговорить минутку?

— Я ничего такого не говорил.

— Я знаю.

— Они меня бесят.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

— Еще что-то?

— Да.

Годы спустя Джейкоб будет помнить это мгновение, как огромную дверную петлю.

— Кое-что случилось, — сказала она.

— Я знаю.

— Что?

— Марк.

— Нет, — сказала Джулия, — не то. Не со мной.

И тут с великим облегчением Джейкоб отозвался:

— А, это. Мы уже слышали.

— Что?

— По радио.

— По радио?

— Да, это ужасно. Похоже, настоящая жуть.

— Что жуть?

— Землетрясение.

— Ой, — сказала Джулия, понимая и одновременно теряясь, — землетрясение. Да.

Лишь тут Джейкоб заметил, что они до сих пор держатся за руки.

— Постой, о чем ты говоришь?

— Джейкоб…

— Марк.

— Да нет же.

— Я думал об этом, пока мы ехали. Я думал обо всем. После этого телефонного разговора я…

— Помолчи. Пожалуйста.

Джейкоб ощутил, как кровь волной прилила к лицу и так же быстро отступила.

Он где-то сделал что-то ужасное, но не понимал что. Точно, не телефон. С ним уже все открылось. Деньги, которые он снимал через банкоматы много лет? На глупые безобидные игрушки, которые ему так хотелось иметь и было так стыдно в этом признаться? Что? Может, она как-то взломала его почту? Увидела, как он говорит о ней с теми, кто способен понять или, по крайней мере, посочувствовать? Может, он по глупости ли по воле подсознания где-то не разлогинился?

Он взял ее руку в свои ладони.

— Прости.

— Ты не виноват.

— Мне так жаль, Джулия.

Он жалел, так жалел, но о чем? Извиняться было особенно не в чем.

На их свадьбе мать Джейкоба рассказала историю, которой он не помнил и не поверил и которая обидела его, потому что, даже если и не была правдой, то вполне могла быть и высвечивала, кто он есть.

— Вы, наверное, думали, что скажет мой муж, — начала Дебора, вызвав смех среди слушателей. — Наверное, вы заметили, что выступает обычно он. И выступает.

Снова смех.

— Но тут я хотела сказать сама. Это свадьба моего сына, которого я носила в своем чреве, кормила своей грудью, которому отдавала всю себя, чтобы однажды он смог отпустить мою руку и взять руку другой женщины. К чести моего мужа, он не стал ни спорить, ни жаловаться. Просто три недели не разговаривал со мной.

Слушатели вновь засмеялись, и радостнее всех Ирв.

— Это были самые счастливые три недели в моей жизни.

Снова смех.

— А как же наш медовый месяц? — выкрикнул Ирв.

— А у нас был медовый месяц? — спросила Дебора.

Смех.

— Вы, должно быть, заметили, что евреи не приносят брачных клятв. Считается, что договор заключен в самом ритуале. Правда, это так по-еврейски? Перед лицом своего спутника жизни и перед лицом своего бога, в самый важный, наверное, момент жизни считать, что все понятно и без слов? Трудно представить другую ситуацию, где еврею что-то ясно без слов.

Смех.

— Никогда не привыкну к тому, какой странный и легко объяснимый мы народ. Но может быть, кто-то из вас, как и я, волей-неволей слышит знакомые слова: "в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни". Может, это не наш обычай, но он сидит в нашем коллективном подсознании. Был такой год в детстве Джейкоба. — Она взглянула на Ирва и спросила: — А может, больше года? Года полтора? — Затем вновь окинула взглядом слушателей и продолжила: — В общем, нам это казалось дольше, чем на самом деле было… — Смех. — Когда Джейкоб притворялся калекой. Это началось как-то утром с заявления, что он ослеп. "Но ведь ты не открываешь глаза", — сказала я ему. — Снова смех. — "Только потому, что тут не на что смотреть, — ответил он. — Пусть лучше глаза отдохнут". Джейкоб был упрямый мальчик. Он мог держать оборону день за днем, неделю за неделей. Ирв, ты не догадываешься, от кого у него это?

Смех.

— Моя порода, твоя школа! — выкрикнул Ирв в ответ.

И вновь смех.

Дебора продолжила:

— Он изображал слепоту три или четыре дня — долгий срок для ребенка, да хоть для кого, чтобы не открывать глаз, — но однажды вечером вышел к ужину, хлопая ресницами, и вновь стал ловко управляться с приборами. Я сказала ему: "Какое счастье, что ты поправился". Он, пожав плечами, указал рукой себе на уши. "Что такое, милый?" Он подошел к шкафчику, добыл ручку и бумагу и написал: "Извини, я тебя не слышу. Я оглох". Ирв сказал ему: "Ты не оглох". Джейкоб одними губами сложил два слова: "Я глухой". Где-то через месяц он прихромал в гостиную с подушкой, засунутой сзади под рубашку. Ничего не сказал, только дохромал до книжных полок, взял книгу и удалился. Ирв крикнул ему вслед: "Чао, Квазимодо!" — и продолжил читать. Он думал, это очередная ступень. Я пошла за Джейкобом в комнату, села рядом на кровать и спросила: "Ты сломал спину?" Он кивнул. "Наверное, ужасно больно". Он кивнул. Я предложила для лучшего сращивания примотать к спине палку. С ней он ходил два дня. И поправился. Недели через две я читала ему в постели. Голова его лежала на той самой подушке, которая изображала горб, — и он, подернув рукав пижамы, сказал: "Смотри, что у меня". Я не знала, что именно должна увидеть, знала только, что увидеть нужно, поэтому сказала: "Просто кошмар". Он кивнул. И сказал: "Очень сильный ожог". Земл "Вижу, вижу", — сказала я, осторожненько прикоснувшись. "Погоди, у меня в аптечке есть мазь". Я пошла и принесла увлажняющий крем. "Для лечения сильных ожогов, — притворилась я, будто читаю на этикетке, — обильно нанесите на место ожога. Вотрите в кожу массирующими движениями. Полное излечение наступает к утру". Я массировала ему руку полчаса, этот массаж прошел фазы — приятную, медитативную, интимную и, конечно, успокоительную. Наутро он пришел к нам в кровать, показал руку и объявил: "Помогло". Я сказала: "Чудо". Земл "Нет, — сказал он, — просто лечение".

Снова смех.

— "Просто лечение". Я до сих про все время это вспоминаю. Не чудо, просто лечение. Увечья и травмы и дальше возникали — сломанное ребро, потеря чувствительности в левой ноге — но уже все реже и реже. И вот однажды утром, может быть, через год после того как ослеп, Джейкоб не пришел на завтрак. Он часто просыпал, особенно если вечером они с отцом допоздна смотрели бейсбол. Я постучала к нему. Тишина. Я вошла, и он абсолютно неподвижно лежал в постели, руки и ноги вытянуты, а на груди пристроена записка: "Я чувствую себя очень плохо, наверное, ночью умру. Если ты смотришь на меня и я не двигаюсь, значит, я умер". Если бы это была игра, он бы выиграл. Но это не была игра. Я могла втереть крем в обожженную руку, вправить сломанную спину, но мертвому уже ничем не поможешь. Мне нравилась интимность нашего тайного общего понимания, но тут я перестала понимать. Я смотрела, как он лежал, мой терпеливый ребенок, совсем неподвижно. И я расплакалась. Как расплачусь и сейчас. Я встала на колени у его тела и плакала, плакала, плакала.