Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова | А. Солнцев-Засекин | страница 31 | LoveRead.ec

Чтобы точнее сговориться о времени и организации побега, Корнилов условился с Мрняком, что тот зайдет через два дня, а Корнилов тем временем обдумает путь следования к румынской границе, так как переход именно через нее предрешался имеющимися документами, и вопрос о принятии мер, чтобы побег оставался нераскрытым возможно дольше.

После ухода Мрняка Корнилов вызывал по одному в свою комнату капитана Калусовского, капитана Савинова, прапорщика Фосса и меня, рассказал о принятии им предложения Мрняка и советовался о том, как устроить побег. Может быть, Корнилов советовался еще с кем-нибудь из офицеров – я не знаю наверное.

В отношении устройства побега было принято решение, что самым удобным временем для него является полдень, так как в это время австрийский солдат, живший в каморке под лестницей уходил обедать, самый же день побега лучше всего мог указать Мрняк, так как он мог узнать, когда в карауле будут полуинвалиды, вернувшиеся из России, которые, как указывалось выше, не так строго несли караульную службу. Было также решено, что внимание часового у выходной двери офицерского павильона капитан Савинов попытается отвлечь игрой на скрипке у открытого окна, находящегося за углом от выходной двери, чтобы часовой хотя бы несколько отошел от нее. Правда, выходить в садик перед павильоном не воспрещалось, но все же было бы лучше, если бы часовой даже не заметил бы выхода Корнилова. О дне побега Корнилов должен был сообщить нам через Цесарского, Мартьянова или Веселова, которые также должны были быть посвящены в побег, так как мы должны были больше не встречаться с Корниловым, чтобы отвлечь от себя всякие подозрения, которые могли бы помешать нашему собственному возвращению на Родину как инвалидов. Сам же Корнилов решил с этого дня не выходить из своей комнаты, так как другие больные не заходили к нему без приглашения, и его отсутствие не было бы таким образом обнаружено сразу после побега. С доктором Гутковским, Цесарским, Веселовым и Мартьяновым Корнилов должен был переговорить сам.

В тот же день Мрняк купил карту, компас, карманный электрический фонарик, револьвер и патроны, и солдатские котелки, а на другой день в обеденное время, когда служащие госпитальной приемной канцелярии уходили на обед и в помещении ее оставался один дежурный ординарец, Мрняк под предлогом необходимости заверить печатью госпиталя несколько медицинских документов, пользуясь доверчивостью ординатора, приложил печать к двум заранее заготовленным им отпускным билетам на имя Владислава Латковича для Корнилова и Иствана Немет для себя. Оба удостоверения были на срок восемь дней и выданы до станции Карансебеш, не доезжая до Оршовы и также недалеко от румынской границы.

Бывая каждый день в комендатуре города, Мрняку тогда же удалось достать лист чистой бумаги, которая была уже на всякий случай заверена комендантской печатью. На этом листе Мрняк написал командировочные удостоверения от имени местной комендатуры на имя военного сыщика. В отличие от удостоверения, которое достали Дворниченко и я и которое было на имя жандарма, командированного исключительно с целью поимки бежавшего генерала Корнилова, удостоверение, изготовленное Мрняком, было для поимки беглых пленников вообще и имело конечным пунктом назначения станцию Карансебеш.

Таким образом, для побега имелось целых пять документов, и из них все три, доставленные Мрняком, были использованы во время побега, из двух же документов, доставленных мною, был использован при побеге лишь один.

На другой день, после того как Мрняку удалось достать документы, он зашел снова к Корнилову, чтобы рассказать ему обо всем сделанном и условиться, что день побега будет не позже 12 августа 1916 года. Чтобы частыми посещениями Корнилова не обратить на себя излишнее внимание и не помешать успеху побега, Мрняк так же, как капитан Савинов и я, условился более не встречаться с Корниловым лично, а сноситься с ним посредством Цесарского и Мартьянова.

Желая повидаться со своею семьей и попрощаться с нею на случай неблагополучного исхода задуманного предприятия, Мрняк выхлопотал у доктора Клайна увольнительную записку на пятидневный отпуск и уехал в Пшебенец. Всякий может понять, что должен был переживать Мрняк, когда в день именин своей матери он прощался с нею, чтобы возвратиться из отпуска в Кёсег, откуда должен был идти почти на верную смерть и не имел права даже намекнуть своей матери, что это, может быть, последняя их встреча.

Корнилов же перестал выходить из своей комнаты и почти не вставал с постели, жалуясь на ухудшение здоровья, с той целью, чтобы его отсутствие после побега не так скоро могло быть замечено. С той же целью каждое утро и каждый вечер, при входе в его комнату старшего из караульных, сопровождавшего доктора Гутковского при врачебном обходе для поверки военнопленных, Корнилов начинал нервничать, высказывать сильное раздражение и жаловаться, что не может спокойно видеть австрийских мундиров, так как они в госпитале не дают ему забыть, что он военнопленный. Скоро караульные были приучены не заходить вовсе при обходе врача и поверке в комнату Корнилова и оставаться за дверьми ее и только прислушиваться к разговору Корнилова с Гутковским.

В первый же день, когда Гутковский вошел в комнату без сопровождения караульного унтер-офицера, Корнилов протянул ему записку. Независимо, быть может, от воли генерала Корнилова, в ней сказалось до известной степени то предубежденное отношение к полякам, на которое указывал еще раньше доктор Гутковский в разговоре с Мрняком и которое, мне казалось, действительно существовало у Корнилова, хотя он сам не замечал его в себе и обычно отрицал. «Я собираюсь бежать. От вас, как русского военного врача, требую возможно дольше скрывать мой побег. Если измените, Вы будете повешены. Исполните свой долг». Доктор Гутковский, бледный, с лицом, сразу ставшим холодным и строгим (Корнилов после говорил мне – «как у мученика, идущего на смерть»), молча прочел записку, скомкал ее, проглотил и также молча поклонился Корнилову. Корнилов со слезами на глазах приподнялся на постели, протянул руку и тихо сказал: «Простите – если обидел… Не хотел». Гутковский молча пожал протянутую руку и вышел.

Мартьянов и Веселов были предупреждены Цесарским, которому Корнилов рассказывал все первому. День побега был назначен на пятницу 11 августа – и наконец, он наступил.

Около полудня Мрняк, написав прощальное письмо родителям, в котором сообщал им о своем предстоящем побеге с генералом Корниловым и объяснял им те побуждения, которые заставили его решиться на этот шаг, зашел в офицерский павильон и поднялся в комнату Корнилова.

Корнилов уже ожидал его, одетый в форму русского солдата; штатский костюм, остававшийся у него со времени объезда лагерей военнопленных, был уже передан через Цесарского Мрняку и лежал в купленной тем котомке. Как и Мрняк, Корнилов написал прощальное письмо, но это не было письмо родным.

Это была маленькая записка, наскоро набросанная Корниловым на счет портного за штатский костюм; по этому счету у Корнилова каждый месяц производились вычеты из содержания. Корнилов писал: «Благодарю австро-венгерское военное командование за содействие, любезно оказанное моему побегу из плена представлением мне необходимого для него штатского костюма. Надеюсь, что австро-венгерское военное командование не откажется также отплатить расходы по моему побегу согласно этого счета. Генерал Корнилов».