Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова | А. Солнцев-Засекин | страница 30 | LoveRead.ec

Но имея о генерале Корнилове сведения только из австрийских источников, Францишек Мрняк хотел найти им подтверждение от людей, которые ближе должны были знать Корнилова.

Доктор Гутковский часто заходил в аптеку и, встречаясь в ней с Кютлем и Мрняком, беседовал с ними о политическом положении и событиях дня. И вот, пользуясь почти постоянным отсутствием Кютля, Мрняк начинал расспрашивать доктора Гутковского о Корнилове, его боевой деятельности, взглядах и отношении к вопросу чехословацкой независимости. Отвечая на расспросы, Гутковский рассказывал о воинских заслугах и подвигах Корнилова и подтвердил Мрняку, что республиканец Корнилов является не меньшими славянофилом, чем монархист граф Бобринский, что у представителей самых разнообразных течений русской политической мысли нет разногласий в одинаково благожелательном отношении к славянскому вопросу и что лично сам Корнилов является большим другом чешского народа и сторонником его независимости.

Мрняк интересовался вопросом о том, действительно ли Корнилов замышляет побег и возможностью своей встречи с Корниловым, но оба собеседника слишком мало знали друг друга, и доктор Гутковский старался избежать прямых ответов и свою очередь хотел выспросить Мрняка. Благодаря этому первый разговор их о Корнилове не привел ни к каким результатам.

Тогда Мрняк навестил доктора Гутковского в его комнате, стараясь окольными путями навести разговор на возможность побега генерала Корнилова из плена, но Гутковский снова уклонялся от прямых ответов и сказал Мрняку, что он не может ничем ему содействовать, так как опасается недоверия Корнилова лично к себе, как к поляку по происхождению, вследствие предубеждения, с каким Корнилов относится к полякам. Этот ответ был отчасти справедлив, так как такое предубеждение не всегда, может быть, обоснованное, действительно существовало у Корнилова, а отчасти он был вызван опасениями Гутковского довериться малознакомому ему человеку, как он сам объяснял это после. Чтобы прекратить разговор Гутковский сказал, что единственное, что он может сделать – это дать возможность Мрняку увидеться с Корниловым, если он по каким-нибудь причинам этого желает. Но тогда уже сам Мрняк из чувства осторожности ответил, что каких-нибудь причин искать встречи с генералом Корниловым у него нет, и что он расспрашивал о Корнилове лишь из любопытства.

В действительности же, еще слушая чтение приказа прешпурского командования, Мрняк мысленно сказал себе, что если кто-нибудь поможет Корнилову бежать из плена, то это будет он – Францишек Мрняк. Но ему было необходимо узнать, насколько серьезно Корнилов решил бежать из плена, и вступить с Корниловым в личное общение – и Мрняк стал искать других способов встретиться и переговорить лично с Корниловым.

Присмотревшись ближе к Цесарскому и Мартьянову, он решился довериться им. 3 или 4 июля 1916 года, пригласив их в свою комнату рядом с аптекой и угостив ромом, он открыл им свое желание помочь Корнилову в побеге из плена, если тот задумал его.

Через два дня Цесарский зашел к Мрняку и вызвал его к Корнилову.

– Вы чех? – спросил Корнилов Мрняка, когда тот поднялся в его комнату, и Мрняк заметил, что на его утвердительный ответ, лицо Корнилова будто просветлело и морщины сгладились, но сейчас же снова стало мрачным. Пригласив Мрняка сесть ближе к своей постели, Корнилов сказал, что знает уже от своего денщика (Цесарского), что Мрняк высказывает много беспокойства о его судьбе, но ничего не может ему сказать, кроме совета быть осторожным.

– Я хорошо знаю австрийские военные законы, а еще лучше ваши обычаи, – сказал Корнилов. – Поэтому Вы хорошо бы сделали, если бы перестали интересоваться моею судьбою. Вы этим избежите многих неприятностей.

И с этими словами отпустил Мрняка.

Эти немногие слова дали Мрняку понять характер Корнилова и его нежелание рисковать чужою жизнью для своего спасения и, вместо того чтобы заставить его отказаться от своих преднамерений, еще более укрепили его в них.

На следующий день, приготовив вероналовые пилюли, прописанные Корнилову доктором Гутковским, Мрняк сам занес их Корнилову. Корнилову показалось несколько подозрительным повторное посещение Мрняка, так как, зная от меня о случае с Васильевым, он опасался провокаций со стороны австрийской комендатуры, и поэтому он встретил Мрняка очень холодно, и лишь когда Мрняк сказал ему о служебной цели своего посещения, отнесся несколько доверчивее.

Мрняк старался воспользоваться начавшимся разговором с Корниловым, чтобы узнать его отношения к Чехии и причины, которые заставляют Корнилова идти на опасности, сопряженные с побегом из плена, а Корнилов хотел ближе узнать Мрняка, чтобы колебанием или отказом не лишить себя возможности воспользоваться его помощью, которая могла бы быть незаменимой, если его желание помочь было искренним. Чтобы убедиться в непоколебимости намерений Мрняка, Корнилов, узнав у Мрняка, имеются ли в живых отец и мать, снова указал ему на опасность, угрожающую им и на угрожающую ему самому смертную казнь. Мрняк ответил, что никто не может отвратить его от принятого решения, если сам Корнилов не откажется воспользоваться его помощью. Тогда Корнилов протянул Мрняку руку, поблагодарил его за сочувствие и сказал, что он принимает его предложение не для того чтобы самому выдвинуться своим побегом из плена, но сознавая ту пользу, которую может принести этим.

Он постарался разъяснить Мрняку (насколько тот мог понять его, так как Корнилов почти не говорил по-чешски, а Мрняк не владел русским языком) цель своего упорного стремления бежать из плена. Он указал на опасность, угрожавшую успешному для России окончанию войны, от которого зависит также будущность Чехии, так как, даже находясь в плену, он знает о положении России и тех подпольных силах, которые стараются сеять в народе и в армии раздор и беспокойство; знает, что вожди их – или немцы, или германофилы, или находятся под немецким влиянием, или просто куплены германским и австрийским штабами и не заботятся о величии, единстве и целости России; знает, как легко можно увлечь русский народ горячими словами и невыполнимыми обещаниями, и какой поэтому успех может иметь пораженческая пропаганда (ведь находясь в плену, Корнилов видел, как она ведется). Корнилов высказал Мрняку надежду, что своим влиянием на власти, своею популярностью в народе и армии и доверием и любовью к нему казачества, он сможет воспрепятствовать тому, что грозит России и этим принести пользу и своей Родине и, братьям Мрняка, чехословакам.

– Если вы хотите действительно быть мне помощником в этом деле, – были слова Корнилова. – Вам за это будет обязана ваша страна и будет благодарить ваш народ. Если бы Вас постигло несчастье, я постарался бы помочь вашим родным [Корнилов предполагал выдать им 10 тысяч рублей, но этому не суждено было сбыться – А. С.-З.], а я благодарю Вас, как Вам будет благодарна вся Россия [привожу эти слова почти дословно, так как слышал их как от Мрняка, так несколько раз и от самого генерала Корнилова – А. С.-З.].

С этими словами Корнилов обнял и поцеловал Мрняка… Так как из документов, добытых мною и поручиком Дворниченко, один (отпускной солдатский билет) был помечен Эстергомом, а другой (жандармское удостоверение) – Будапештом, то по географическому расположению этих мест в отношении к Кёсегу и к румынской границе, к которой предстояло держать путь, оба документа становились действительными лишь от Будапешта, и Корнилов мог бы быть задержанным прежде, чем удалось бы доехать до этого города, может быть, даже по дороге от госпиталя до станции железной дороги. Кроме того, жандармское удостоверение не могло быть использовано в первые дни побега и в непосредственной близости Кёсега, так как преждевременно делало бы известным существование побега, который желательно было скрывать возможно дольше. Необходимо было достать еще какие-либо документы, хотя бы годные лишь для того, чтобы доехать до Будапешта. Поэтому Корнилов просил Мрняка постараться достать какие-либо документы и передал ему 300 крон для покупки наиболее необходимых для побега вещей.