– А, дурацкий анекдот, – сказало чадо с пренебрежением. – «Все прекрасно, но не делится пополам» – этот, что ли?
– Именно! – воскликнул Симоне и разразился хохотом.
– Делится пополам? – добродушно улыбаясь, осведомился Олаф.
– НЕ делится, – сердито поправило чадо.
– Не делится? – удивился Олаф. – А что именно не делится?
Чадо открыло было рот, но господин Мозес сделал неуловимое движение, и рот оказался заткнут большим румяным яблоком, от которого чадо тут же сочно откусило.
– Не делится пополам, – очаровательно улыбаясь, объяснила госпожа Мозес. – Как вы не понимаете, Олаф! Это – из алгебры. Ах, алгебра! Алгебра – это царица наук!..
Симоне зарычал, схватил свою тарелку и пересел к инспектору. Тут в столовой объявилась Кайса и принялась тарахтеть, обращаясь к хозяину:
– Он не желает идти. Он говорит: раз не все собрались, говорит, так и он не пойдет. А когда все соберутся, говорит, тогда и он спустится. И две бутылки у него там пустые.
– Так пойди и скажи, что все уже давным-давно собрались, – приказал хозяин.
– Я так и сказала, что все собрались, что кончают уже, а он мне не верит.
Инспектор встал.
– Я его приведу, – сказал он.
Хозяин всполошился.
– Ни в коем случае, – вскричал он. – Кайса, быстро!
– Ничего, ничего, – сказал инспектор, направляясь к двери. – Я сейчас.
Выходя из столовой, он услышал, как Симоне провозгласил: «Правильно! Пусть-ка полиция займется своим делом», после чего залился кладбищенским хохотом.
Инспектор поднялся по лестнице, толкнул грубую деревянную дверь и оказался в круглом, сплошь застекленном павильончике с узкими скамейками вдоль стен. Фанерная дверь, ведущая на крышу, была закрыта. Инспектор осторожно потянул за ручку, раздался пронзительный скрип несмазанных петель. Инспектор открыл дверь и увидел Хинкуса. Лицо Хинкуса было ужасно – белое в свете низкого солнца, застывшее, с перекошенным ртом, с выкатившимися глазами. Левой рукой он придерживал на колене бутылку, а правую прятал за пазухой, должно быть, отогревал.
– Это я, Хинкус, – осторожно сказал инспектор. – Что вы так испугались?
Хинкус сделал судорожное глотательное движение, потом сказал:
– Я тут задремал. Сон какой-то поганый.
Инспектор украдкой огляделся. Плоская крыша была покрыта толстым слоем снега. Вокруг павильончика снег был утоптан, а дальше, к покосившейся антенне, вела тропинка. В конце этой тропинки и сидел в шезлонге Хинкус, закутанный в шубу. Отсюда, с крыши, вся долина была как на ладони – тихая и синяя, без теней.
– Пойдемте обедать, – сказал инспектор. – Вас ждут.
– Ждут… – сказал Хинкус. – А чего меня ждать? Начинали бы.
Инспектор выдохнул клуб пара, поежился и сунул руки в карманы.
– Туберкулез у меня, – с тоской объяснил Хинкус и покашлял. – Мне свежий воздух нужен. Все врачи говорят. И мясо черномясой курицы.
– Зачем же вы так пьете, если у вас туберкулез.
Хинкус не ответил. В наступившей тишине инспектор услышал, как кто-то поднимается по железной чердачной лестнице. Протяжно заскрипела дверь тамбура.
– Видите, еще кто-то… – начал инспектор и осекся. Лицо Хинкуса снова стало похоже на уродливую маску – рот перекосился, белое гипсовое лицо покрылось крупными каплями пота. Дверь павильончика отворилась – и на пороге появился хозяин.
– Господа! – провозгласил он жизнерадостно. – Что такое прекрасная, но холодная погода по сравнению с прекрасной и горячей пуляркой?..
Инспектор натянуто улыбнулся. Он все смотрел на Хинкуса. Хинкус совсем ушел в воротник своей шубы, только глаза поблескивали, как у тарантула в норке.
– Господин Хинкус, – продолжал хозяин, – пулярка изнемогает в собственном соку.
– Ну ладно, – сказал вдруг Хинкус неожиданно жестко. – Поговорили, и хватит! Деньги мои – как хочу, так и трачу. Обедать не буду. Понятно? Всё.
– Но, господин Хинкус… – начал несколько ошеломленный хозяин.
– Все! – повторил Хинкус.
Тогда инспектор взял хозяина под руку и повернул к двери.
– Пойдемте, Алек, – сказал он негромко. – Пойдемте.
Инспектор, устроившись у окошка со стаканом и сигаретой, рассеянно наблюдал, как хозяин, грузно ступая, ходил по залу, выключал лишний свет, переставлял в буфете бутылки. Лель, опустив голову, ходил за ним по пятам.
Инспектор поглядел в окно. Тень закутанного в шубу Хинкуса четко рисовалась на освещенном луной снегу. Инспектор поднялся и подошел к хозяину.
– Алек, – сказал он. – У меня к вам просьба. Проводите меня к номеру Хинкуса.
Хозяин удивленно поднял брови.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом хозяин поставил бутылку, с которой стирал пыль, и, не говоря ни слова, пошел из столовой. Они вышли в коридор и повернули направо. Инспектор успел заметить, что в конце коридора стоят, держась за руки, чадо и Олаф. Хозяин остановился перед дверью с номером одиннадцать и сказал: «Здесь». Инспектор повернул ручку и вошел в номер.
Вид у номера был нежилой, кровать не смята, пепельница пуста и чиста. Посредине комнаты стояли два закрытых баула. Инспектор, присев рядом с ними на корточки, достал пилочку для ногтей.
– Вы будете свидетелем, Алек, – сказал он и открыл баул.
Баул оказался набит каким-то рваным тряпьем, старыми газетами и мятыми журналами. Хозяин тихонько свистнул.
– Что это? – сказал он. – Что это значит?
– Это называется «фальшивый багаж», – объяснил инспектор.
Инспектор открыл второй баул. Здесь тоже был фальшивый багаж, только поверх тряпья и мятой бумаги здесь лежал маленький дамский браунинг. Инспектор и хозяин переглянулись. Потом инспектор взял браунинг, вынул обойму и выщелкал патроны в ладонь.
– Значит, вызов был не ложный, – сказал хозяин медленно. – Ну и что все это значит?
Инспектор не успел ответить. Пол в номере дрогнул, жалобно звякнули оконные стекла, и послышался отдаленный мощный грохот.
– Ого! – сказал хозяин, поднимая голову. – А ведь это обвал. И недалеко.
Грохот затих, и тут где-то в коридоре хлопнула дверь.
В каминной жарко полыхал уголь, кресла были старинные, уютные, ярко светила большая люстра, в трубе посвистывало.
Инспектор стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу, и смотрел на тень Хинкуса, скрючившегося на крыше. Потом он огляделся, взялся за ближайшее кресло и поставил его так, чтобы можно было одновременно следить и за тенью Хинкуса, и за отражающейся в большом зеркале тускло освещенной лестницей на крышу в конце полутемного коридора. Свет в каминной инспектор выключил, а сам сел в кресло и закурил.