Мари. Дитя Бури. Обреченный - читать онлайн книгу. Автор: Генри Райдер Хаггард cтр.№ 83

Во время этой речи Садуко беспокойно переминался с ноги на ногу: мне показалось, он согласен с оценкой Умбези относительно характера его дочери. Но он только сказал:

– Скот можно купить.

– Или украсть, – подсказал Умбези.

– Вернее, захватить в виде добычи на войне, – поправил Садуко. – Когда у меня будет сотня голов, я напомню тебе твои слова, о отец Мамины.

– И на что ты тогда будешь жить сам, дурень, если отдашь мне весь свой скот? Нет-нет, прекрати нести чушь. Прежде чем ты успеешь раздобыть сотню коров, Мамина уже нарожает шестерых детишек, но отцом они будут звать не тебя. А, что, не нравится? Ты уходишь?

– Да, я ухожу. – Глаза его, обычно смотревшие спокойно, сверкнули. – Только пусть тогда человек, которого они станут звать отцом, остерегается Садуко.

– Остерегайся лучше собственных слов, юнец, – сурово ответил Умбези. – Хочешь пойти по дорожке отца? Надеюсь, что нет, потому что ты нравишься мне; но такие слова не забываются.

Садуко уже шел прочь, делая вид, будто не слышал его.

– Кто он, этот Садуко? – спросил я.

– Он из знатного рода, – коротко ответил Умбези. – И уже теперь мог бы быть великим вождем, если бы не его отец, заговорщик и колдун. Дингаан разоблачил его. – Он повел рукой из стороны в сторону – жест, много значивший у зулусов. – Тогда почти всю его родню убили: самого вождя, его жен, детей и даже его воинов – всех, кроме Тшозы, его брата, и Садуко, его сына, которого укрыл у себя Зикали – древний карлик, Разоблачитель злодеев, состарившийся еще задолго до того, как Сензангакона стал отцом королей. Даже говорить об этом страшно, – сказал он, содрогнувшись. – Пойдем, белый человек, полечи мою Старую Корову, иначе она меня совсем со свету сживет.

И я отправился осматривать Старую Корову – вовсе не из любопытства к сварливой и древней старухе, брошенной жене какого-то вождя, на которой в незапамятные времена хитроумный Умбези женился по политическим соображениям, – но лишь в надежде побольше узнать о заинтересовавшей меня Мамине.

Войдя в большую хижину, я нашел там пострадавшую, так неучтиво прозванную Старой Коровой, в довольно жалком состоянии. Окруженная толпой женщин и детей, она лежала на полу, вся в крови, которая продолжала сочиться из ее раны. Через равные промежутки времени она объявляла, что умирает, и следом испускала жуткий вопль, тотчас подхватываемый всеми присутствующими в хижине. Короче говоря, здесь творился сущий ад.

Я попросил Умбези выпроводить посторонних из хижины и отправился за лекарствами, велев своему слуге, Скоулу, забавного вида малому с кожей светло-желтого оттенка и ярко выраженными чертами готтентота, промыть тем временем рану. Когда десять минут спустя я подходил к хижине, крики из нее доносились еще более душераздирающие, чем раньше, хотя хор сочувствующих стоял теперь снаружи. В этом не было ничего удивительного: зайдя внутрь, я обнаружил, что Скоул подравнивает покалеченное ухо Старой Коровы тупыми ножницами для ногтей.

– О Макумазан, – хрипло зашептал Умбези, – не лучше ли оставить ее в покое? Если она истечет кровью до смерти, по крайней мере, станет тише.

– Да ты человек или гиена? – рявкнул я грозно и принялся за дело, велев Скоулу зажать голову бедной женщины у себя между колен.

Вскоре нехитрая операция по прижиганию раны – полагаю, это медицинский термин – крепким раствором каустической соды, который я нанес на кожу при помощи птичьего перышка, была кончена.

– Ну вот, мамаша, – сказал я, оставшись с ней в хижине наедине, поскольку Скоул бежал, укушенный пострадавшей в икру. – Теперь ты не умрешь.

– Да, гадкий белый человек, не умру, – горестно всхлипнула она. – Но как же моя красота?

– Ты станешь еще краше, чем прежде, – ответил я. – Ни одна женщина не может похвастать ухом с таким изгибом. Кстати, о красоте, скажи мне, где Мамина?

– Не знаю я, где она, – злобно прошипела женщина, – но зато я отлично знаю, где бы она оказалась, будь на то моя воля! Это она, эта голодранка, – здесь Старая Корова добавила некоторые эпитеты, повторять которые я не стану, – навлекла на меня несчастье! Мы с ней вчера малость повздорили, белый человек, а она, между прочим, колдунья, так вот, она напророчила мне беду. Да, когда я ненарочно оцарапала ей ухо, она сказала, что в скором времени мое ухо сгорит, и оно действительно горит, аж мочи нет. – (Это было, несомненно, именно так, поскольку каусти ческая сода начала действовать). – О белый дьявол! – снова завыла она. – Ты околдовал меня, ты зажег в моей голове огонь!

Она схватила глиняный горшок и запустила в меня со словами:

– Вот тебе плата за твое врачевание! Проваливай, ползи за Маминой, как остальные, и пусть она хорошенько полечит тебя!

К этому моменту я уже наполовину выбрался из низкого полукруглого входа в хижину, а горшок с горячей водой, брошенный мне вслед, заставил меня поспешить.

– Что стряслось, Макумазан? – спросил ожидавший снаружи старый Умбези.

– Ровным счетом ничего, друг мой, – ответил я с безмятежной улыбкой. – Твоя жена хочет видеть тебя немедля. Ей больно, она желает, чтобы ты утешил ее. Входи, не мешкай.

Умбези немного помедлил и вошел, то есть половина его скрылась в хижине. Тут же послышался жуткий треск, и он вынырнул наружу с ободком горшечного горлышка на шее, лицо же его было вымазано тем, что я принял за мед.

– Так где же Мамина? – спросил я Умбези, когда он уселся, отплевываясь.

– Там, где я сам хотел бы быть, – ответил он хрипло, – в краале, что в пяти днях пути отсюда.

Вот так я впервые услышал о Мамине.

В ту ночь я сидел под парусиновым навесом моего фургона, курил трубку и посмеивался про себя, вспоминая происшествие со Старой Коровой, незаслуженно названной «дряхлой», и гадая, удалось ли Умбези смыть мед со своей шевелюры. Вдруг полог навеса приподнялся, и в фургон забрался закутанный в накидку из звериных шкур кафр и сел передо мной на корточки.

– Ты кто? – спросил я, поскольку в темноте не разглядел его лица.

– Инкози, – ответил низкий голос, – это я, Садуко.

– Добро пожаловать, – приветствовал его я и в знак гостеприимства протянул ему флягу из высушенной тыквы, в которой хранил нюхательный табак. Затем подождал, пока Садуко не насыпал табак себе на ладонь и не втянул его ноздрями.

– Инкози, – начал гость, утерев выступившие от табака слезы. – Я пришел просить тебя об одной милости. Ты слышал сегодня, как Умбези сказал, что не отдаст мне свою дочь Мамину, если я не приведу ему сто коров. Так вот, скота у меня нет, и я не смогу на него заработать, даже много лет трудясь не покладая рук. Поэтому мне придется отобрать его у одного племени, которое, как мне известно, ведет войну с зулусами. Но и это мне не по силам, если мне не удастся раздобыть ружье. Будь у меня доброе ружье – которое стреляет только тогда, когда надо, а не по своей прихоти, – я бы, воспользовавшись своим именем, смог уговорить несколько человек из тех, кого я знаю, кто когда-то служил у моего отца, или их сыновей пойти со мной.