Предатель ада - читать онлайн книгу. Автор: Павел Пепперштейн cтр.№ 21

Она достала кусочек гашиша, быстро свернула джойнт и выкурила его, выдыхая дым в узкую щель матового евроокна, надеясь, что с этим тяжелым дымком улетит от нее ее боль.

Она любила места, где горы подходили к самому морю, ниспадая в него то скалистыми обрывами, то склонами, поросшими горячим кустарником. Здесь располагалось имение ее дяди барона Тугано. Комната, ожидавшая ее, не изменилась со времен ее недавнего детства: те же белые стены, трещины, чистота, запах апельсиновой корки, рассохшийся старинный шкаф и узкое окно, выходящее в горы. В этой комнате она только спала, а все дни проводила в горах, блуждая с рюкзаком, где лежали книга, гашиш и купальник.

Ей нравилось смотреть с кручи на море: сквозь пенный сине-зеленый кристалл виднелись участки дна, подводные отмели, расщелины, заросшие танцующими водорослями. Основания камней, которые сверху сверкали, раскаленные солнцем, а под водой становились черными и холодными, обросшими зелеными бородами. Иногда со своих вершин она смотрела на местный людный пляжик, иногда заглядывала сверху в укромные бухты, где белели моторные лодки или яхты и небольшие компании устраивали пикники. Выбрав безлюдную бухту, она спускалась к морю и долго плавала нагишом. Потом снова взбиралась по крутым осыпающимся тропинкам и лежала где-нибудь на камне, слушая музыку и куря загорая.

В ее теле и сознании накапливалось и множилось привычное с детства наслаждение долгих прогулок и купаний, нега блаженного одиночества, этих гор и камней, но наслаждение наслаивалось на острую боль, которую причинил ей Петрантонио Кон. Эта боль не растворялась и не исчезала под цветущим слоем блаженства, и, пока голос Амона Тобина или Афекса Твина вливался в ее овальные уши, она снова и снова видела сцену в кафе у Пантеона, она опять блуждала мысленным взглядом по узкому лицу своего любовника, видела его бледную прозрачную кожу, усыпанную веснушками, видела отблеск вокруг его головы и синие тени под его выпуклыми глазами. Видела его рот, столь аскетичный и детский, столь неподходящий к тому, в чем этот рот равнодушно ей признавался. И затем она снова и снова представляла себе сцену совокупления Петрантонио Кона и Элоизы Кортарини, встраивая ее в различные интерьеры (потому что она не знала, где это произошло): она видела их на черных задворках танцевальных клубов, в белоснежных ванных комнатах и даже на грязных набережных Тевере в окружении бомжей, беспечно спящих в картонных коробках.

Секс этих двух вполне прекрасных тел, который в реальности случился мимолетно, становился в ее воображении бесконечным, под грузом этих образов она исчезала, но все равно дрочила и кончала, закусив губы, под песни группы «Матиа Базар». Высокий девичий голос долетал до нее из восьмидесятых годов ХХ века, из времени, где она еще не родилась, и ее отсутствие в мире делало этот звук прекрасным:

Aristocratica

Occidentale falsita…

И маленькую аристократку уносил оргазм.

Per te Laguna veneziana

Per te notte transilvana

Per te una carezza vera

Nella macchina tempo di una sera…

Per te syndrome europea…

Машина времени тяжело и сонно работала, делая свое дело, венецианская лагуна гнила далеко на севере, а маленькая римская аристократка, подлинная красавица, зараженная европейским синдромом, исчезала на белом камне.

Она любила Петрантонио больше, чем раньше, она страстно любила Элоизу Кортарини, любила уродливую собаку барона Тугано, любила чаек, купальщиков и подводные камни, любила небо и землю, любила свое стройное загорелое тело, ее любовь ко всему не имела границ и пределов, и только две вещи в этом возлюбленном мире она больше любить не могла — свою душу и могилу Рафаэля, неподвижного Рафаэля под мраморной плитой Пантеона. Этот скелет и эта душа стали единственными на всем свете свидетелями ее позора — позора Франчески Торелли из рода Ручелаи.

Порой ей казалось, что Франчески Торелли больше нет, что она превратилась в соединение гениталий Кона и Кортарини, и после оргазма губы ее снова непроизвольно шептали те грязные, отвратительные, похабные слова, которые она произнесла тогда в кафе у Пантеона. И, прошептав их, она улыбалась…

Постепенно она уходила все дальше от дома в своих горных прогулках. Ее притягивали безлюдье, пустынность, но от прибрежной линии не удалялась, потому что по-прежнему ее главным наслаждением было смотреть сверху на море и лежать на камнях над обрывами. Как-то раз она лежала так: ее iPod разрядился, и вместо музыки она слушала дикие крики чаек. Дремота овладевала ею, и в этом полусне ей стало чудиться, что какие-то странные, почти неуловимые звуки долетают до нее снизу, от моря, вплетаясь в шум волн и птичьи стоны. Вначале она относила эти звуки на счет полусна, полусонно полагая, что это не более чем легкие слуховые галлюцинации, решившие украсить собой ее послеполуденный отдых нимфы. Но потом она прислушалась, привстала на своем горячем камне — казалось, звучали то девичьи голоса, то мужские, то все это сливалось в неясный прерывающийся шум, в пунктирный шелест, воспаряющий над морем. Она подошла к обрыву и глянула вниз: бухта внизу пуста — ни людей, ни яхт, ни следов человеческого присутствия. Но что-то там, внизу, все же происходило, судя по тревожному полету чаек — из них ни одна не сидела на камнях, все они кружились и орали, словно испуганные чем-то. Странные звуки стали слышаться отчетливее, и ей показалось, что доносятся они из соседней бухты, которую отделяла от этой череда камней, похожих на вставную челюсть динозавра. Франческа прошлась немного по обрыву в то место, откуда открывался вид на следующую бухту, и там она застыла, изумленная удивительным зрелищем.

В той бухте имелся гигантский плоский камень, полого уходящий в воду одним своим краем, словно упавший и окаменевший парус, — на нем сплеталось множество обнаженных человеческих тел… Теперь не оставалось никаких сомнений, что звуки, долетавшие до нее, были стонами и криками любви. Девушка стояла, пораженно глядя вниз: оргия, и оргия в разгаре, причем участников много, и все тела сплетались в подобие живой ткани. Что-то дикое и потрясающе странное присутствовало в этой картинке. В первый момент Франческа подумала, уж не галлюцинация ли это, вызванная солнечным жаром и нерастраченным сексуальным томлением ее молодого тела и ума. Нечто вроде эротической галлюцинации накуренной девочки-хиппи из фильма Антониони «Забриски Пойнт». Но нет, все было реальным, и Франческа не была хиппи, от солнца ее голову прикрывала твердая соломенная шляпа барона Тугано, к индийскому гашишу она привыкла и курила в основном ради вкусовых ощущений. И на вид оргия совсем не походила на ту, из фильма Антониони.

Франческа, хоть и было ей всего шестнадцать лет, неопытным ребенком давно не являлась, успела кое-что повидать: видела, конечно же, оргии в порнофильмах, сама пару-тройку раз, объевшись с друзьями экстази, по касательной принимала участие в утреннем групповом сексе во дворце Орсини, спонтанно случавшемся порой после клубных ночей, — все же она была римлянка, а в среде римской аристократии, давно обузданной христианством, нет-нет да и вспыхнут искры древней оргиастической традиции Вечного Города.