Как и того юношу (только я сопротивлялся), меня вывели на поляну, скрутив мне руки за спиной, и женщины, изумленные и полные ярости, отпрянули от моего оскверняющего присутствия. Потом, визгливо вопя, они напали. Меня несколько раз оцарапали ногтями, но Фурия оттолкнула их, и они утихли.
– Посмотри, кого мы нашли, жрица! – сказал один из державших меня мужчин, с теперь уже знакомым мне марсийским акцентом.
– Думаю, он хочет, чтобы его принесли в жертву, – сказал другой мужчина. – Отвести его к мундусу?
Этот был римлянином, и, судя по выговору, из аристократов. Фурия ударила по его маске своим жезлом, и он взвизгнул.
– Дурак! Он уродлив и весь в шрамах, как гладиатор! Боги смертельно оскорбились бы, предложи мы им такого!
Я подумал, что она чересчур строга ко мне. Ни один художник никогда не просил меня послужить моделью для Аполлона, но я не считал себя таким уж омерзительным. А вот насчет шрамов она сказала правду. Для мирного, по сути, человека, я многовато их накопил. Но я не собирался с ней спорить.
Гадалка похлопала меня по щеке кончиком жезла.
– Я же велела тебе не соваться в эти дела, римлянин, и двое моих помощников тоже предупреждали тебя. Если б ты послушался, нам бы сейчас не пришлось тебя убивать.
– Ты ведь сказала, что я проживу очень долго! – запротестовал я. – Значит, ты никудышная пророчица, знаешь ли!
Как ни странно, Фурия засмеялась.
– Человек всегда может захотеть своей погибели, даже если боги милостиво к нему расположены. Ты сам навлек на себя все это.
Ее волосы напоминали лохматое гнездо, а глаза были дикими. Покрытая кровью и по́том, она отвратительно воняла освежеванной козьей шкурой, но в тот момент я испытывал к ней могучее вожделение, далеко превосходящее все, что я мог бы чувствовать к безупречной женщине благородных кровей. Кое-что попросту превыше моего понимания.
Гадалка заметила это. Шагнув ко мне, она негромко сказала:
– Мы празднуем здесь, чтобы умилостивить наших богов и принести мир нашим мертвым. Если б это был ритуал плодородия, я могла бы тобой попользоваться.
Рядом со мной встала Клодия.
– Ты всегда был человеком специфических вкусов, Деций, но ты не умеешь правильно выбирать время. Во время вечерних ритуалов есть некоторый спрос на похотливых козлов вроде тебя.
– Он на священной земле в присутствии богов, патрицианка, – сказала Фурия. – В такие времена во всех нас велики силы жизни и смерти. – Она повернулась к державшим меня мужчинам. – Его кровь нельзя пролить на этой священной земле. Уведите его из рощи и убейте.
– Подожди, – сказала Клодия. – Все знают, что он эксцентричен, но его семья – одна из самых могущественных в Риме. Его смерть не останется без внимания.
– Он – один из них! – сказал мужчина-марс. – Мы никогда не должны были допускать высокородных римлян в наши ритуалы! Видите, как они держатся друг за друга?
– Только не я, – сказал культурный римлянин, сжимавший мою руку. Я был уверен, что его голос мне знаком. Этот человек поднял вверх мой кинжал. – Я буду более чем счастлив перерезать ему глотку, жрица.
Мгновение Фурия помолчала, раздумывая.
– Римлянин, я видела, что тебя ждет долгая жизнь, и в этом я не буду противиться воле богов, – заявила она, а потом обратилась к мужчинам: – Уведите его из рощи и выколите ему глаза. Он никогда не сможет никого сюда привести.
После этого гадалка повернулась к Клодии.
– Это удовлетворит тебя, патрицианка?
Та пожала плечами.
– Полагаю, да. Он вечно мутит воду, а если появится ослепленным, никто не придаст значения его бредням. – Потом Клодия посмотрела на меня. – Деций, ты как какое-то животное из басен Эзопа. Живое воплощение человеческой глупости.
Я подумал, что ее глаза пытаются сообщить мне еще что-то, но тон ее был беспечным, как всегда. Почему-то ее забрызганная кровью нагота не казалась мне такой увлекательной, как нагота Фурии. Но я ведь и раньше видел Клодию голой. Кроме того, мне собирались выколоть глаза моим же собственным кинжалом.
– Уведите его, – приказала Фурия.
Когда меня потащили прочь, мы прошли совсем рядом с Фаустой.
– Подожди, пока об этом услышит Милон! – прошипел я ей.
Она громко рассмеялась. Типичная представительница рода Корнелиев.
Мы очутились среди деревьев, и римлянин помахал клинком кинжала перед моим лицом.
– Ты всегда совал свой длинный метелловский нос куда не следует, – сказал он. – Думаю, я его отрежу – после того, как выколю тебе глаза.
Этот человек просто не проникся духом Сатурналий. Свободной от кинжала рукой он держал меня за правую руку, а в левую мне вцепился один из марсов. Я не мог определить, сколько еще человек стоит за моей спиной, но, по крайней мере, одного из них я слышал. Мне хотелось сказать что-то едкое и саркастическое, но я делал все, что мог, чтобы выглядеть ошеломленным и смирившимся с судьбой.
– Мы уже достаточно далеко, – сказал римлянин, когда мы вышли из-под деревьев.
– Не знаю, – отозвался марс. – По-моему, лучше довести его до дороги. Здесь слишком близко от мундуса.
– А, прекрасно.
Римлянину не терпелось пустить мне кровь. Мы зашагали по вспаханной земле. Это вполне меня устраивало, поскольку свежие борозды затрудняют ходьбу. Я должен был сделать свой ход прежде, чем мы доберемся до дороги.
Марс, державший меня за левую руку, слегка споткнулся о гребень вспаханной земли, и я притворился, что падаю. Римлянин выругался, шире расставил ноги, и в тот же миг я врезался в него плечом и резким движением освободился.
– Это тебя не спасет! – воскликнул он, двинувшись ко мне с моим кинжалом в низко опущенной руке.
Большинство мужчин, забрав у меня оружие, воображали, будто я не вооружен. То была одна из причин, по которой я обычно держал что-нибудь в резерве. Моя рука скользнула под тунику и снова появилась – уже́ в цестусе. Я замахнулся на римлянина, пытаясь раздробить ему челюсть, но ощетинившаяся шипами бронзовая пластина скользнула по его скуле. Удар уложил его, и я крутнулся влево. Марс, дурак, попытался сжать мою руку еще крепче вместо того, чтобы ее отпустить, отпрыгнуть и достать свой нож. Шипы цестуса погрузились в его висок, и он рухнул, мертвый, как бык под ударом молота помощника фламинов. Я вскочил и увидел, что мой кинжал поблескивает в безвольной руке распростертого римлянина. Нырнув за своим оружием, я подхватил его, прокатившись по земле, и снова встал лицом к роще. Я собирался перерезать римлянину глотку, но еще трое мужчин в масках готовы были навалиться на меня. Одного я ухитрился полоснуть по руке, после чего повернулся и побежал.
Я слышал, как ноги моих преследователей топают сзади по мягкой земле – не так энергично, как мои. Ужас подарил мне крылатые сандалии Меркурия, к тому же я тренировался в беге, какую бы сильную антипатию ни испытывал к физическим упражнениям. Люди позади меня – медлительные крестьяне – не привыкли к спринту. Кроме того, на мне была пара хороших сапог, а они были босыми или в сандалиях. И все равно я обливался ледяным по́том при мысли о том, что легко могу упасть на неровной земле в тусклом свете низко висящей луны.