Зеркальный вор - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Сэй cтр.№ 88

— Я вот чего не могу понять, — говорит она, — почему некоторые так исходят дерьмом по этому поводу? И что с того, что художники писали с помощью оптических устройств? Почему мы должны делать из этих старых мастеров каких-то суперменов? Я училась в Колумбийском, когда Хокни первым начал поднимать эту тему, и, представь себе, никто в университете не хотел даже слышать об этом. Их интересовала только чистая теория: Батай, Деррида, Лакан и прочие философы. И всем было наплевать на практику — на то, каким способом создавались картины. Ты подводишь научную базу, говоришь о методике, об эмпирических данных, а они смотрят на тебя так, словно ты пришла в аудиторию чинить копировальный аппарат. Не то чтобы они отвергали эту версию. Просто они не считали ее достойной внимания.

Она прерывается, чтобы перевести дух. И вновь появляется эта скованность — в движениях плеч, в мимике.

— Я и забыл, что ты изучала искусство, — говорит Кёртис.

— Историю искусства, — говорит она, — а не искусство как таковое. Это совершенно разные вещи, и я вскоре это поняла.

Они проходят несколько шагов в молчании. Вероника смотрит на паркет, погруженная в свои мысли. Кёртис идет рядом, оглядывая стены галереи. Он представляет себе, как эти картины разговаривают с ней, открывают ей свои тайны на языке, который он не только не понимает, но даже не может расслышать. И сейчас, когда Вероника на них не смотрит, картины как будто темнеют и гаснут подобно вечерним огням в окнах многоквартирного дома.

— Часто ты сюда заходишь? — спрашивает он. — Я про этот музей.

Она смеется и поднимает глаза:

— Я торчу в казино каждый вечер на протяжении всей этой недели. Каждый вечер по шесть часов и по шестьсот баксов за игру как минимум. У меня накопилось столько бонусов на разные услуги, что им пора бы назвать в мою честь одну из башен отеля. И вот, когда мне уже приелись бесплатные оссобуко и фуа-гра по три раза в день, я стала брать бонусы билетами в музей. Почему бы нет? Мне здесь нравится. Тихо, спокойно. Вполне подходящее место, чтобы укрыться.

— Укрыться от кого?

Она улыбается и встряхивает головой:

— Только что вспомнила: я же с утра ничего не ела. Угостить тебя обедом? У меня ресторанных бонусов — как у дурачка фантиков.

— Я, вообще-то, сыт, но от угощения не откажусь. Значит, ты чувствуешь себя в безопасности только здесь?

На лице Вероники мелькает тень шальной ухмылки, и она на ходу придвигается чуть ближе к нему. Ростом она примерно на полдюйма выше Кёртиса.

— Если что, ты ведь меня защитишь, правда?

Он резко останавливается. Вероника, сделав еще шаг, разворачивается лицом к нему. Он пытается прочесть выражение ее лица — угадать, во что его втягивают, — но сразу понимает, что это бесполезно: в таких играх она куда выше его классом. Так что, если она хочет как-то использовать Кёртиса, ему остается только одно: принять условия игры и посмотреть, что из этого выйдет.

— Тут вот какое дело, — говорит он. — Помнится, ты спрашивала, есть ли еще кто-то, кроме меня, отправленный Деймоном на поиски Стэнли. Я сказал, что никого другого нет. Я тогда так и думал. Но я ошибался. Есть еще один субъект. Из местных. Высокий, белый. Подонковатые ухватки. Именует себя Альбедо. Знаешь такого?

Лицо Вероники вытягивается. Она отрицательно качает головой. Судя по всему, она не врет.

— В таком случае, — говорит Кёртис, — будь настороже и нигде не светись без особой нужды. Если он тебя найдет, ничем хорошим это не закончится.

— Он работает на Деймона?

— Да.

— И тот же самый Деймон прислал тебя.

Она крепко сжимает челюсти и морщит лоб. При этом в ней куда больше гнева, чем страха. На мгновение Кёртису кажется, что она готова впиться в него зубами. Он отводит взгляд.

— Если вы с ним на одной стороне, тогда какого хрена ты меня предупреждаешь, Кёртис?

— Я хочу разобраться с этим по-своему, — говорит Кёртис. — И это все, чего я хочу.

Она поворачивается и молча проходит несколько шагов впереди него, затем снова останавливается. Смотрит в пол. Через какое-то время поднимает взгляд, но тот направлен не на Кёртиса, а на картины правее за его спиной. Теперь она уже спокойна, одна рука упирается в бедро. В этой позе она напоминает ему первопроходца, озирающего полную неведомых опасностей долину, а также одну белую девчонку, с которой он несколько недель крутил роман во время единственного семестра, проведенного им в Калифорнийском лютеранском университете.

— Посмотри: вот что произошло после тысяча восемьсот тридцать девятого года, — говорит она.

Кёртис отслеживает ее взгляд — тот направлен мимо полуголой Венеры, которую он жадно разглядывал недавно, на пару более поздних картин: стог сена посреди цветущего луга и пруд в окружении деревьев. Оба пейзажа выполнены сочными мазками при обилии ярких красок. Кёртис глядит на них пару секунд, пытаясь увидеть нечто особенное, что видит Вероника, но потом его взгляд непроизвольно скользит по рыжеватой стали стены, возвращаясь к Венере. Взбитые волосы, маленькие белые груди. Полусонная улыбка. Утренний свет падает на нее откуда-то из-за пределов картины, и она потягивается, пробуждаясь. Лицо ее частично заслонено поднятой пухлой рукой, а единственный видимый глаз взирает на Кёртиса с нескрываемым вожделением…

— Это тысяча восемьсот шестьдесят пятый и тысяча восемьсот восьмидесятый годы, — говорит Вероника. — Коро и Моне. Впервые за четыреста лет изображения вновь становятся плоскими. Химический способ получения качественных фотоснимков был открыт в тысяча восемьсот тридцать девятом. И в одночасье ловкий трюк с работой кистью по оптической проекции утратил былую значимость. На этих картинах мир предстает таким, каким его видит не столько глаз, сколько разум художника. Здесь в основе уже не копирование внешних объектов, а их личное восприятие. Монокулярная традиция — палец и глаз, плоскость проекции и объектив камеры, иллюзия глубины — стала достоянием прошлого. Отныне все решают только пара глаз и мозги между ними. Плоская сетчатка глаза и плоский холст. Глаз, обманывающий сам себя. Вот так и зародилось современное искусство.

Кёртис поглядывает на нее с беспокойством, тогда как ее взор блуждает по стенам галереи, следуя за начертанной там историей. Она разговаривает сама с собой. Невозможно догадаться, что ей известно о Кёртисе, и как много из того, что было ей известно, она уже успела позабыть.

Наконец ее взгляд задерживается на Венере.

— Ну разве она не прелесть? — говорит Вероника, скаля зубы в усмешке. — Еще за сто лет до появления фотографии можно заметить, как людям начинает надоедать эта игра. Ты глядишь на нее, она глядит на тебя. Пытается пролезть к тебе в душу через твои зрачки. Все эти старые фокусы уже вызывают чувство неловкости. У Джошуа Рейнольдса была камера-обскура, которая складывалась гармошкой и в таком виде напоминала обыкновенную книгу.