По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Козлов cтр.№ 174

Как только Игнатьев с Андраши стали обсуждать основной для Вены вопрос — о Боснии и Герцеговине, — сразу прояснилось, что «недоразумением» тут и не пахнет, это — два принципиально разных понимания.

Андраши был очень недоволен XIV статьей Сан-Стефанского договора, которая, по его убеждению, устраняла саму возможность присоединения Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии, что предполагала предвоенная конвенция. Игнатьев стал объяснять, что он не был уполномочен сообщать туркам о русско-австрийском соглашении и поэтому вынужден был маневрировать. По его мнению, та же XIV статья позволяла Вене занять Боснию и Герцеговину. Именно занять, но не присоединять. На этом Игнатьев в своих воспоминаниях делал особый акцент ^[1207].

Подобные объяснения Андраши и слушать не хотел, демонстрируя этим упрямое нежелание ограничиваться временным занятием провинций. Он стремился их присоединить и хотел услышать от представителя российского правительства, пусть и с запозданием, недвусмысленное заявление о согласии на это России. 11 (23) марта Милютин точно подметил в своем дневнике: «Ясно, что в Вене желали бы иметь более осязательный повод (курсив мой. — И.К.) к занятию Боснии и Герцеговины» ^[1208]. Но такого повода Игнатьев Андраши не предоставил. Поэтому вполне логичной явилась итоговая позиция главы австро-венгерской дипломатии: вы не захотели, чтобы мы получили эти провинции путем двусторонних договоренностей, теперь мы будем их добиваться у Европы на предстоящем конгрессе. Если же это совместить с позицией Германии в отношении русско-австрийских отношений, то можно прийти к выводу, что Андраши действовал в рамках «Союза трех императоров» последовательнее, нежели его петербургские визави. Так кто же нанес по этому союзу первые удары?..

Как писал Милютин, отправляя Игнатьева в Вену, император и канцлер предоставили ему «carte blanche придумать возможные для нас изменения в условиях договора с Турцией, чтобы только успокоить Австро-Венгрию» ^[1209]. А вот как характеризовал свою миссию сам граф Николай Павлович:

При этом Игнатьев понимал тщетность своих усилий. Он писал, что в решении поставленной задачи Австро-Венгрия «успела завязать… такие связи, что била наверняка…» ^[1211].

Итак, Игнатьева посылают в Вену с задачей «успокоить» Андраши, а он его «запугивает» и видит свою «главную цель» в том, чтобы «воспрепятствовать» переходу Боснии и Герцеговины под контроль Габсбургов. Заодно он советует Горчакову начать игру на выбивание Андраши с высот австро-венгерской политики путем его дискредитации в глазах Франца-Иосифа.

Вот интересно, кто и как инструктировал Игнатьева? Ведь с конца января позиция канцлера по Боснии и Герцеговине вполне определенна — отдать, согласиться на «завладение», а не только на простое «занятие» этих провинций Австро-Венгрией. Выходит, что Игнатьев проигнорировал позицию канцлера, а это — прямой саботаж. Во времена иные именно так бы и расценили действия графа. Однако в то время — ничего, в Петербурге как будто и не заметили, к чему привела игнатьевская активность в Вене. Так что после возвращения в Петербург, высказывая Милютину свои жесткие, но в целом справедливые оценки деятельности МИДа (в нем «нет ровно никакой руководящей программы»), Игнатьев имел все основания признаться, что в поразительную неорганизованность российской внешней политики он вносил свой весомый вклад ^[1212].

В Вене Игнатьев не был оригинален и последовательно шел на поводу своих идей «славянолюбия». Он не разглядел в них реальные опасности, а за их рамками — куда более перспективные варианты реализации национально-государственных интересов России. Чего стоит только одно его предположение о возможности «требовать выхода австрийцев» из занятых провинций «одновременно с прекращением нашего занятия Болгарии». Ведь это только усилило бы конфронтацию двух соседних империй. Можно выразиться и более жестко — это было неосознанным провоцированием войны с Австро-Венгрией. И все ради чего? Только для предотвращения перехода славян под скипетр Габсбургов и, как выражался Игнатьев, сохранения «достоинства и обаяния России на Востоке» ^[1213].

Но все же основную ответственность за «решительно безуспешные», по оценке Милютина, итоги вояжа Игнатьева в Вену должны были принять на себя Александр II и Горчаков ^[1214]. Они же прекрасно знали убеждения графа и то, с каким порой бычьим упорством он проводил их в жизнь. Знали, но тем не менее послали. Позиция Горчакова просто поражает: еще совсем недавно он стремился нейтрализовать антиавстрийский настрой Игнатьева в ситуациях, куда менее значимых, а тут вдруг не разглядел иного кандидата на роль «успокоителя» Вены. Кадровый дефицит? Если так, то в дорогу должен был собираться сам Александр II, ведь в условиях нараставшего кризиса в отношениях с Англией он стремился как можно быстрее уладить отношения с Веной.

Однако если бы это произошло и русско-австрийская встреча на высшем уровне все же состоялась, то она, скорее всего, окончилась бы для Петербурга не меньшим разочарованием. Время прийти к взаимоприемлемому соглашению с Веной было упущено. Российские правители два месяца держали поверженную Порту за горло и, не решаясь сделать последнее усилие, растратили время на выбивание из турок договоренностей, которые разрушали хрупкий довоенный компромисс с Веной и сильно раздражали Лондон без каких-либо компенсаций. Андраши уловил эту ошибку Петербурга, «закусил удила» и уже не собирался давать задний ход. Более того, он все активнее заигрывал с Англией. Накануне визита Игнатьева венский корреспондент «Таймс» писал об участившихся контактах Андраши с английским послом ^[1215].