Петербургские женщины XIX века - читать онлайн книгу. Автор: Елена Первушина cтр.№ 69

Самой распространенной тканью для обуви была прюнель — плотный и тонкий материал. Ее изготавливали из шелка, шерсти и хлопка. В рассказе А. Н. Майкова «Петербургская весна» мы можем прочитать следующее описание: «Красавица подобрала свое платье и бурнус, обнаружив… обутую в прюнелевый башмачок маленькую ножку».

В романе Чернышевского «Что делать?», написанном в 1862 году, читаем: «В нынешнюю зиму вошло в моду другое: бывшие примадонны общими силами переделали на свои нравы „Спор двух греческих философов об изящном“. Начинается так: Катерина Васильевна, возводя глаза к небу и томно вздыхая, говорит: „Божественный Шиллер, упоение души моей!“ Вера Павловна с достоинством возражает: „Но прюнелевые ботинки магазина Королева так же прекрасны“, — и подвигает вперед ногу».

В холода прямо на ботинки надевали фетровые или шерстяные боты на теплой подкладке. Еще одним способом утеплить ногу были гамаши: вязаные или сшитые из плотной ткани чулки без ступней, надеваемые поверх обуви и застегивающиеся по наружной стороне ноги на пуговицы. Гамаши были еще одним элементом, заимствованным женщинами из мужского костюма в 1880–1890-е годы. Сначала это был элемент спортивной одежды, например, у велосипедисток. Позже они стали встречаться в повседневной одежде женщин. Их быстро стали украшать кружевом, отделывать бисером и пайетками.

К концу XIX века вошли в моду кожаные сапожки с застежкой впереди или сбоку на многочисленных пуговицах, ботинки с тупыми или полукруглыми носками, с прямыми широкими или узкими каблуками. В дождливую погоду модницы обували штиблеты — обувь из сукна или полотна, плотно облегавшую ступню и застегивавшуюся на пуговицы, особенно дорогими и нарядными были пуговицы из слоновой кости. Когда появилась резиновая обувь, для дам стали выпускать резиновые боты с полым каблуком, в который можно было вставить каблук туфли. Они составляли с туфлями пару.

* * *

Ранее мы совершали первые покупки с девочкой Машей и ее экономной мамой. Сколько же будет тратить на наряды Маша, когда подрастет? Видимо, немало…

В 1804 году «Журнал для милых» в № 7 разместил шуточную заметку под названием «Что должно проживать в год женщинам», в которой автор приводил подробный перечень товаров, необходимых семнадцатилетней жительнице столицы, для того чтобы составить свой гардероб.

Одних булавок и шпилек ей потребуется на 50 рублей, на «шнурование» — 7 рублей, на головные уборы — 290 рублей, на платья, шлафоры, шубы и тулупы — 700 рублей, башмаки встанут в 300 рублей, на драгоценности она потратит целых 52 500 рублей. Лорнет, книги (вероятно, записные книжки и агенды) и бумаги — 100 рублей, конфеты — 200 рублей, веера — 10 рублей, гребни для волос — 25 рублей, карнавальные маски — 2 рубля. Всего на ткани для туалетов, содержание служанок, выплаты парикмахеру и т. п. родителям предстоит раскошелиться на 55 743 рубля, в то время как за аренду дома они платят около 30 000 рублей.

Как и в наше время, многие женщины получали истинное удовольствие от покупок и никогда не упускали возможности поторговаться. Такого опытного «байера» рисует нам Осип Иванович Сенковский в фельетоне «Моя жена».

«Когда мне нужно видеться с женою, я всегда иду прямо в Гостиный двор. Знаю, где она!.. В Шелковом ряду.

Если мне не верите, я тотчас надену теплую шинель, потому что у нас теперь лето! И резиновые калоши, возьму под мышку зонтик и найду вам Дарью Кондратьевну. Смотрите: я теперь стою у городской башни. В три прыжка, которые с особенною ловкостью выучился я делать с этого места в течение долговременного нашего супружества, я очутился под сырыми и холодными сводами Шелкового ряда. Теперь надобно только заглядывать в лавки и внимательно прислушиваться к голосам.

— Пошалюйте, господин! Голяндская полотно, сальфетка, скатерту, плятков, цитци, шульки!.. К нам, барин! На починок! дешево возьмем!.. Маменька, я не нахожу, чтоб это было дорого… Извольте, господин! У нас есть все, что нужно… Господин! У нас лучше: ситцы, материи, штофы, шали, французские платки, рюши, тюли… Экой плут! Да у тебя все гнилое… По три с полтиною, сударыня… Хорошо, отрежь семнадцать аршин…

О, здесь наверное Дарья Кондратьевна!.. Она не бросает денег так, без торгу. Моя жена — большая экономка. Пойдем подальше.

— Господин! Пожалуйте сюда… Не правда ли, ma chère, что этот ситец очень мил?.. Oui, ma chère [Да, моя дорогая… (фр.)]… Но он московский… Господин! Пожалуйте сюда: ленты, блонды, кружева, вуали, перчатки, кушаки… Ах, какие прелестные глаза!.. Кушаки, вуали, перчатки… Какая ножка!.. Чулки, перчатки, вуали… Какая талья!.. Кушаки, перчатки, вуали… Ты не хочешь?.. я побегу за нею!.. Господин! Лучше пожалуйте сюда: ситцы, материи, штофы, бур-де-сы, гра-грени… Ей-ей, сударыня, клянусь честью, по совести, ей-ей, в лавке вдвое дороже стоит! — Больше не дам ни копейки. Так извольте, отдаю…

А! Не здесь ли Дарья Кондратьевна?.. Она тоже твердого характера. Когда скажет слово… Нет, тут не видать. Пойдем подальше.

— Господин! Покорно просим к нам. — Крайняя цена, сударыня, а что пожалуете?.. Вот сюда, господин!.. Знакомый барин… Я знаю, чего вы ищете! Что вам угодно?.. Ситцы, материи, штофы, платки французские… Ленты, блонды, кружева, вуали… Перчатки, чулки, кушаки, подвязки…

У меня уже голова кружится. Я ничего не вижу и не слышу; уши мои набиты французскими платками и заклеймены свинцом гостинодворской приветливости; перед моими глазами пляшут огненные ленты, чулки, подвязки; иду, как во мраке, и только сердито огрызаюсь направо и налево словами: „Мне ничего не нужно!“

И вот слышу голоса.

— Два рубля тридцать… Право, нельзя, сударыня: ниже двух рублей тридцати пяти копеек не могу уступить ни полушки… Ну, возьми два рубля тридцать одну копейку!.. Ах, как вы, сударыня, любите торговаться! Извольте за два рубля и тридцать четыре… Нет, не дам: тридцать две!.. Тридцать четыре, сударыня!.. Тридцать две, голубчик!.. Ну уж так и быть, бери тридцать три копейки… Вы не оставите мне, сударыня, барыша ни одной копейки…

Стой!.. Так это моя жена.

Я бегу к дверям, из которых исходят эти звуки; опрокидываю на пороге мальчика, который уже под моими ногами допевает начатую в честь меня песню: „Ситцы, материи, штофы, бурдесы, грагрени!“ Беру лавку приступом и проникаю в заднее отделение. Я не ошибся: это она — о, я никогда не ошибусь!..

— А, ты здесь, Иван Прокофьевич?

— Здесь, душенька, Дарья Кондратьевна. Пришел сюда потолковать с тобою окончательно об этом деле…

— Ах, мой дружок бесценный!.. А мне теперь недосуг. Вот я обещала помочь Марье Михайловне сделать некоторые покупки. Она совсем не умеет торговаться.

— Хорошо. Я подожду, пока вы кончите…

— Не дождешься, друг любезный! После того я должна ехать к Наталье Ивановне, с которою тоже отправимся покупать разные вещи. Потом опять приеду сюда с Катериною Антоновною, а потом я дала слово Матрене Николаевне приторговать кое-что для ее свояченицы… Я теперь очень занята.

В самом деле, она теперь занята чрезвычайно. Жаль, что я так далеко сходил понапрасну!.. Но я найду случай потолковать с нею окончательно: я приду сюда сегодня после обеда. Она, может статься, тогда будет посвободнее.