Сухово-Кобылин - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Отрошенко cтр.№ 56

* * *

Четвертого апреля 1882 года пьеса «Дело», спустя четверть века после написания, была впервые поставлена на сцене. Название пьесе, так же как и книге, было предпослано цензурой: «Отжитое время». Цензурой же не было допущено распределения действующих лиц по категориям: 1) начальства; 2) силы; 3) подчиненности; 4) ничтожества или частные лица; 5) не лицо Тишка.

Было изъято при постановке пьесы и «Весьма важное лицо».

Премьера состоялась в Малом театре. Главные роли исполняли лучшие актеры того времени: Муромского играл Давыдов, Лидочку — Дюжикова, Князя — Киселевский, Варравина — Варламов, Тарелкина — Сазонов, Нелькина — Горев.

«Публика, — писали «Московские ведомости», — 4 апреля битком наполнила театральную залу». Успех был огромный. Как и 27 лет назад, в дни триумфа «Кречинского», зрители аплодировали стоя, по всему залу раздавались крики: «Автора!!» Правда, тех, кто вызывал его, то и дело одергивали:

— Что вы, что вы! Опомнитесь, автор давно уже умер!

Александр Васильевич, с радостью убедившись, что драма вызвала бурные овации, ушел из ложи, не показываясь публике.

На сей раз пресса не обмолвилась об успехе ни единым словом — как будто и не было в зале протяжного грома аплодисментов, выкриков «браво!» и дружных вызовов драматурга.

«Теперь, когда картина изображенной в пьесе жизни стала анахронизмом, — писал «Русский курьер», — самое большее, что может пьеса вызвать, это фразу: “Да, скверное это было время”. Да и что можно теперь сказать по поводу драмы г. Сухово-Кобылина — что гадок и отвратителен был мир взяточников, распоряжавшихся судьбами и честью мирных граждан. И можно только настаивать на том, что если где-нибудь, в каком-либо уголке России еще и теплится такая жизнь в последних минутах агонии, то надо не стеснять тот вопль угнетаемого, который раздается из этого уголка, а дать ему полную возможность при помощи общества долететь до центра, из которого исходят всякие мероприятия».

«Что ж, автор в данном случае употребил всю силу своего таланта на борьбу с призраками зол минувших», — поддерживали литературно-критический сюжет «Московские ведомости».

И все отзывы сводились к нескольким однородным утверждениям: что взяток теперь не берут; что мошенничество в таком размахе не существует; что крючкотворство, очковтирательство, произвол и прочие пороки чиновничьей России уже изжиты; что всё изменилось к лучшему; что все «безобразия» «отжитого времени» канули в Лету и что «при теперешних судебных установлениях подобного рода дела немыслимы».

Правда, в общем хоре исполненных оптимизма статей, призывавших российскую публику бесстрашно потыкать пальцем в призраков «зол минувших», промелькнула одна строка, не к месту затесавшаяся в бодрую, самоуверенную рецензию «Русского курьера». «Вся пьеса, — вдруг обмолвился критик, — производит в высшей степени гнетущее впечатление». Отчего же? Время-то «отжитое», и «роковой смысл» утрачен, и «свет реформ» рассеял мрак, и Фемида прозрела, и всё устроилось замечательно: в центре, «из которого исходят всякие мероприятия», сидят добрые и мудрые чиновники, думающие, как сделать, чтобы «в каком-либо уголке России» еще краше зацвела счастливая жизнь… Но вот гнетущее впечатление… Почему? Критика не объясняла, цензура же объяснила без лишних слов. После того как пьеса с неожиданным, взрывным успехом была поставлена несколькими крупнейшими театрами России, в том числе Александрийским в Петербурге, она едва успела продержаться на сцене один сезон. К началу нового театрального сезона 1883/84 года пьеса «Отжитое время», она же «Дело», по указанию цензурного комитета была снята с репертуаров всех театров империи. Слишком бурной показалась реакция публики. Один из зрителей, побывавший на премьере в Александрийском театре, в воспоминаниях, опубликованных в 1903 году в «Новом времени», писал: «И вся драма “Дело”, ужасная, дышащая нескрываемой злобой драма, в желчном негодовании сатирического таланта бичующая российское бюрократство, захватила внимание всего театра и буквально приковала к сцене». Цензоры очень скоро поняли, что так на картины «отжитого времени» не реагируют и что название, придуманное ими для пьесы «Дело», сути не меняет. Пьеса вновь оказалась под запретом.

Только через десять лет, ценой огромных усилий — беспрестанные хлопоты, прошения, десятки писем актерам и режиссерам, государственным сановникам — Сухово-Кобылину удалось добиться нового разрешения на постановку «Дела». В январе 1892 года пьеса была возобновлена в Петербурге в Александрийском театре. «Процесс» против цензуры, длившийся 35 лет, был выигран. Российская же пресса в этой тяжбе оказалась упорнее и последовательнее.

«Провел возобновление Дела удачно, — сообщал Александр Васильевич сестре Евдокии 2 февраля из Петербурга. — Было отлично, но газетчики устроили приказ о пиэссе не говорить: замолчать!! К счастью, немного выручил Кривенко в Московских ведомостях».

Статья давнего друга Сухово-Кобылина Василия Силовича Кривенко в «Московских ведомостях» была единственным (за исключением двух-трех «микроскопических заметок» в петербургской прессе) откликом на возобновление «Дела». Статья была написана в теплом дружеском тоне, что выдавало приватный характер взаимоотношений между критиком и автором. Александра Васильевича она очень тронула, несмотря на то, что вопросам отечественной истории и биографии автора в ней уделялось больше внимания, чем самой пьесе. «Я очень доволен статьей Кривенко, — писал он сестре. — И кратко, и хорошо, и главное об волосах («убеленных благородною сединою». — В. О.) и об летах всё сказано: утешил!» Цензурный фокус с названием («Отжитое время») произвел впечатление и на Василия Силовича. «“Дело” является красноречивым мотивом издания судебных уставов императора Александра II», — разъяснял он.

Что же касается жутковатого упоминания об объявлении Сухово-Кобылина покойником («Когда послышались голоса “автора, автора!” — писал Кривенко, — некоторые с удивлением переглядывались и замечали, что творец “Свадьбы Кречинского” и “Дела” давно умер»), то к тому времени он уже успел привыкнуть к собственным похоронам заживо. Молчание же прессы выводило его из себя. «У меня опять хлопоты, — писал он сестре 4 февраля 1892 года, — дают в воскресенье Дело, и надо устроить репетицию. Эти подлецы журналы — тот же прием, что с Кречинским; единственная пиэсса, которая производит впечатление, и тут ни один журнал ни слова».

Ни «казенного аршина», ни «клейменых весов» критика не простила ему до конца его дней.

И не только критика.

Имя Сухово-Кобылина не было даже упомянуто в «Истории новейшей русской литературы (1848—1890)» А. М. Скабичевского, выпущенной в 1891 году, так же как и в другом фундаментальном труде — «Истории русской словесности с древнейших времен до наших дней» П. Н. Полевого, опубликованной девятью годами позже. Автора знаменитой «Свадьбы Кречинского», принадлежавшей вместе с «Ревизором», «Грозой» и «Горем от ума» к главным козырям отечественного репертуара, не существовало для академического литературоведения.

В Москве на сцене Малого театра «Дело» было возобновлено значительно позже, чем в Петербурге, — 9 ноября 1900 года. «Подлецы журналы» и на сей раз, стиснув зубы, упорно молчали… Только «Театр и искусство» в 47-м номере сочувственно похлопал по плечу «старика Сухово-Кобылина», бесцеремонно пожалел о напрасно пролитых им слезах и попусту растраченном душевном порыве и бодро заверил российскую публику, что всё, о чем рассказал в своей пьесе престарелый сатирик, — «дела давно минувших дней».