МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 82

— Ты руководишь нашей авиацией. Если будешь плохо использовать самолеты, сам знаешь, что тебя ждет.

Обращаясь к командующему тылом Красной армии, Сталин сказал:

— Начальник тыла обязан доставлять на фронт материальную часть и людей. Делай это как следует, иначе будешь повешен, как это делается в нашей стране.

Заканчивая тост, Сталин кричал тому, кого называл:

— Подойди!

Маршал или генерал торопливо подбегал к Сталину, чтобы чокнуться с ним. Французский гость покинул ужин при первой же возможности. Провожая де Голля, Сталин мрачно посмотрел на Бориса Федоровича Подцероба, помощника Молотова, и вдруг сказал ему:

— Ты слишком много знаешь. Мне хочется отправить тебя в лагерь.

«Вместе с моими спутниками, — пишет в воспоминаниях де Голль, — я вышел. Обернувшись на пороге, я увидел Сталина, в одиночестве сидевшего за столом. Он снова что-то ел».

Разговоры о том, что Большая тройка — Сталин, Рузвельт и Черчилль, — собравшись в Ялте, поделила мир или, по крайней мере, Европу, всего лишь легенда. Если бы Ялтинская конференция не состоялась, Европа все равно была бы после войны поделена на Восточную и Западную, капиталистическую и социалистическую.

Что же на самом деле происходило в Ялте в начале февраля 1945 года? Сталин, Рузвельт и Черчилль сообща определили дату, когда СССР вступит в войну с Японией. Говорили о том, что будет с Германией после войны, приняли схему зон оккупации Германии, обсудили вопрос о репарациях. Они договорились о восстановлении Франции в роли великой державы. О создании ООН. Обсуждали будущее Польши, состав ее правительства и будущие границы. Отношение к Польше было самым высокомерным. Черчилль сказал, когда решался вопрос о том, сколько немецкой земли отдать Польше:

— Было бы жалко настолько напичкать польского гуся немецкой пищей, что у него произошло бы несварение желудка.

Теперь переведены на русский язык и опубликованы записи переговоров о послевоенном устройстве, которые вел с советскими вождями эмигрировавший после прихода немцев в Лондон глава Чехословакии Эдуард Бенеш (см. журнал «Новая и новейшая история» (2000. № 4).

В конце 1943 года Бенеш прибыл в Москву. Накануне с ним беседовал новый глава польского правительства в изгнании Станислав Миколайчик. Он сменил на этом посту погибшего летом 1943 года в результате авиакатастрофы генерала Владислава Сикорского.

«Поляки вообще не знают, что Советы замышляют относительно их, — пометил Бенеш после беседы с Миколайчиком. — Советы хотят советскую Польшу?»

Бенеш полагал, что Москва даст им возможность быть самостоятельными:

— В конце концов попытка советизировать нас или заставить нас провозгласить себя советскими республиками, по-моему, совершенно определенно сделала бы невозможной нынешнюю советскую политику в отношении Англии и Америки, а это для Советов гораздо важнее, чем желание иметь рядом с собой советские Польшу и Чехословакию.

12 декабря 1943 года после спектакля в Большом театре Сталин и Бенеш беседовали за накрытым столом.

— Мы хотим договориться с поляками, — сказал Сталин. — Скажите, как это сделать и возможно ли это? Вы ведь с ними в Лондоне встречаетесь и знаете их?

— Я и убежден, и надеюсь, — ответил Бенеш, — что после войны поляки могут стать разумными и что с ними можно будет сотрудничать.

— Но аж после третьей войны, — скептически заметил Сталин.

— До нее дело не дойдет. Я верю, что это будет после этой войны.

— Будет еще одна война, — уверенно заметил Ворошилов.

— Немцев не изменить, — согласился с ним Сталин. — Они снова начнут готовиться к новой войне… — Он вновь обратился к Бенешу и с иронией спросил: — Кто такой этот Миколайчик, что за человек?

— Это лидер крестьянской партии, и я считаю его искренним, — ответил президент Чехословакии. — Это не политическая фигура первого класса, он не имеет характера национального лидера, но хороший партийный политик, за спиной которого сильная партия.

Бенеш сказал, что поляки опасаются присоединения к России.

— Дураки, — отреагировал Сталин. Он встал. — У нас столько своих собственных забот, а мы будем еще прихватывать польские!

Бенеш осторожно произнес:

— Польские политики в Лондоне — это одно, а польский народ — другое. Народ хороший, так что договор возможен.

— Народ совершенно ничего не значит, — отрезал маршал Ворошилов. — Народ должен иметь вождей, и если их не имеет, то не значит ничего…

Цинизм и презрение к праву народов самим выбирать свою судьбу не оставались привилегией только Сталина.

В ноябре 1944 года Черчилль приехал к де Голлю, в только что освобожденный Париж.

— Россия — это большое животное, которое очень долго голодало, — сказал премьер-министр Англии. — Сегодня невозможно не дать ему насытиться. Но речь идет о том, чтобы оно не съело все стадо. Я стараюсь умерить запросы Сталина, который, кстати сказать, если даже и обладает большим аппетитом, не утрачивает здравого смысла. Кроме того, после еды начинается процесс пищеварения. Когда придет час усвоения пищи, для русских настанет пора трудностей. И тогда Николай Угодник, быть может, сумеет воскресить несчастных детей, которых людоед засолил впрок.

И что же? Черчилль сам предложил Сталину поделить Восточную Европу. Это произошло еще до Ялты, в октябре 1944 года, когда Черчилль приезжал в Москву. Черчилль рассказал в мемуарах, что он передал Сталину листок бумаги, на котором обозначил в процентах соотношение влияния Советского Союза и Запада в различных странах Европы.

В Греции, считал Черчилль, Англия имеет право на 90 процентов влияния. Советскому Союзу оставалось 10 процентов. В Румынии наоборот: советское влияние должно быть подавляющим. В Югославии и в Венгрии Англия и Советский Союз должны обладать равным влиянием. В Болгарии влияние Москвы должно быть преобладающим — 75 на 25 процентов. Одни считают этот шаг британского премьера умным ходом в попытке сохранить за Западом хоть какие-то позиции в Центральной и Восточной Европе. Другие — бесстыдной привычкой решать судьбы народов по глобусу.

Сталин тогда согласился с Черчиллем о разделе сфер влияния. Правда, на следующий день Молотов пытался поторговаться со своим британским коллегой Энтони Иденом, пересмотреть проценты в свою пользу. Они торговались весь день, но цифры повисли в воздухе. Американцы отнеслись к этой сделке крайне неодобрительно, поэтому соглашение не состоялось.

В Ялте Сталин, Черчилль и Рузвельт определили рубеж, на котором должны были остановиться, с одной стороны, наступающие советские войска, а с другой — войска союзников. После войны эта демаркационная линия превратилась в линию раздела Европы. Но мог ли Запад предвидеть, что рубеж, на котором должны были прекратить свое продвижение вперед армии, сокрушавшие нацистов, станет также и тем рубежом, на котором прекратит существовать и демократия?