МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 165

Киссинджер заметил, что Громыко для начала всегда занимал твердокаменную позицию. Это основное правило покера — не раскрывай своих карт, пока не узнаешь карт противника. Независимо от того, какие предложения Громыко был уполномочен обсудить, он всегда на первой встрече повторял старые позиции и старые возражения. На следующей стадии Громыко сварливо перечислял все те необоснованные требования, которые американцы выдвигали прежде. Затем он пускался в разглагольствования о терпеливости и великодушии его собственного правительства. Это была увертюра — по этой части он был подлинным виртуозом. Он полагался на нетерпеливость своего оппонента, а сам уступал лишь тогда, когда разочарованный партнер уже собирался встать, чтобы прервать переговоры.

По словам Киссинджера, переговоры с советскими дипломатами превращались в испытания на выносливость. Нельзя было ждать уступок до тех пор, пока советский партнер не убеждался сам и не убеждал своих московских начальников в том, что другая сторона исчерпала свою гибкость. Громыко часами мог выбивать из собеседника самые крохотные уступки. Ему почти всегда удавалось сделать так, чтобы за ним было последнее слово, говорит Суходрев. Правда, Киссинджер ему не уступал, он тоже хотел, чтобы его слова завершали встречу, поэтому их беседа никак не могла закончиться.

Громыко говорил:

— Ну что же, я могу, вернувшись в Москву, доложить советскому руководству и лично Леониду Ильичу, что американская сторона считает…

И тут он начинал излагать американскую позицию, чуть-чуть приближая ее к своей, слегка играя словами. Неопытные собеседники не знали, что делать: Громыко вроде бы всего лишь повторял их слова, а в реальности слегка сдвигал их позицию. В следующий раз он продолжал давить дальше, отталкиваясь от уже достигнутого. Как писала одна британская газета, его манера вести переговоры напоминала бормашину: она была проникающей, непрерывной и болезненной.

Однако со временем эта тактика стала оборачиваться против самого Громыко. В конце концов иностранные дипломаты сообразили, что если проявить достаточную выдержку, то можно заставить самого Громыко идти на уступки. Если переговоры очень затягивались, тут уж Громыко торопился поскорее подписать соглашение. Его охватывало опасение, что в последний момент партнер сыграет с ним злую шутку и откажется от уже достигнутого и тогда придется отвечать за провал переговоров.

Громыко пунктуально выполнял инструкции, которые фактически сам себе составлял — члены политбюро просто утверждали написанное министром. Но даже инструкция всегда предусматривала возможность уступки, компромисса, чтобы получить уступку взамен. Так всегда делается. А Громыко патологически не любил переходить на запасную позицию. Добрынин рассказывал, как он предлагал министру:

— Андрей Андреевич, используйте запасную позицию. Я чувствую, что Киссинджер на нее согласится.

— Чувствовать мало, вы можете мне гарантировать, что он согласится?

Он без нужды затягивал дело и упускал возможность заключить соглашение на выгодных условиях, терял удобный момент. В Вашингтоне появлялся новый президент, и приходилось подписывать соглашение на куда менее выгодных условиях.

Иногда министр напускал на себя суровость и бескомпромиссность, боясь, что товарищи по политбюро обвинят его в слабости по отношению к классовым врагам. Иногда он зарывался, обещал Брежневу, что добьется большего, чем мог. Тогда переговоры едва не срывались, и уже самому Громыко приходилось чем-то серьезно жертвовать. «Загнанный (часто самим собой) в угол, — пишет Фалин, — он не считал зазорным жертвовать капитальными ценностями».

Ему не хватало гибкости. Торговаться — это правильно, но надо знать меру. Погнавшись за мелочами, можно упустить главное.

После Киссинджера госсекретарем стал Сайрус Вэнс — до этого он был главным советником министерства обороны, заместителем министра обороны, полномочным представителем по улаживанию внутренних и внешних кризисов в администрации президента Линдона Джонсона.

— Мне, — вспоминает Добрынин, — пришлось провести около восьмидесяти встреч по берлинским делам с госсекретарем Вэнсом. Каждый из нас упорно повторял одно и то же, как заезженная пластинка, потому что все аргументы были исчерпаны.

И Сайрус Вэнс как-то сказал:

— Давай сделаем так. Когда ты приходишь по берлинским делам, то говоришь, что начинаешь беседу, скажем, с вопроса, известного нам под номером пять. Я ссылаюсь на ответ номер восемь. После этого мы пьем виски и расходимся. Ты возвращаешься в посольство, все вопросы и ответы у тебя есть, и ты пишешь в Москву отчет о беседе, а я в том же духе докладываю президенту…

Вэнса считали чопорным, скучным, осторожным и мелочно пунктуальным. Но он был честным, опытным, быстро схватывал суть вопроса. Самого себя он называл настырным. Это было небесполезное качество в переговорах с Громыко. Вэнсу приходилось труднее, чем Громыко, который всю жизнь занимался одним делом и все держал в уме. Андрей Андреевич вообще ощущал свое превосходство над американскими дипломатами, которые каждые четыре года менялись; новой команде приходилось заново осваивать науку общения с русскими.

Андрей Андреевич прибыл в Вашингтон на встречу с Вэнсом с таким видом, словно его словарь целиком состоял лишь из производных от слова «нет», писал Строуб Тэлботт, который был журналистом, а потом сам стал дипломатом. Даже после ночи, проведенной в советском посольстве, где он отсыпался после долгого перелета, Громыко хмурился и сердился, взирая на все с неприязнью. Потом был обед, участники переговоров как бы забыли о разногласиях. Советский министр стал рассказывать о временах своей посольской работы в Вашингтоне и всем понравился. Как выразился один из присутствовавших на переговорах, «это был единственный раз, когда я увидел, что кислая складка у рта Громыко разгладилась».

После обеда госсекретарь Вэнс в личной беседе (присутствовали только переводчики) сказал Громыко, что, если во время намеченной на следующий день встречи с президентом Джимми Картером повторится такая же сцена упрямства, которую целый день терпит Вэнс, переговоры об ограничении ядерных вооружений тут же и скончаются. Тогда Громыко переменился. Он сообщил, что у него есть полномочия предложить целый ряд компромиссов. Вэнс с трудом удержался от вздоха облегчения. Переговоры были спасены.

Вэнс быстро понял, как нужно вести дела с Громыко, и доложил своему президенту:

— С русскими можно говорить очень откровенно, но чтобы рядом никого не было. Тогда они откроются и скажут вам: «Ну ладно, наша проблема заключается в том, что…» Так вы поймете их затруднения и сможете прикинуть, нельзя ли их учесть, когда вы будете добиваться собственных целей. Русские просто не могут обсуждать все это открыто в присутствии всех своих сотрудников. Такие обсуждения для них опасны.

Сайрус Вэнс понял, что нужно вернуться к секретной дипломатии, тайным каналам, встречам подальше от журналистов. Поэтому Киссинджеру, который это сразу понял, и удавалось договариваться с Громыко. Накануне встреч на высшем уровне американцы старались заранее ознакомить советских дипломатов со своей позицией. Советские дипломаты этого никогда не делали, но американцы не обижались. Это была не любезность, а тактический прием: советская делегация проявляла большую гибкость, если заранее знала, чего ей следует ожидать, и загодя могла разработать перечень своих уступок.