МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 164

Через десять дней министр опять соединился с Семеновым.

«В мембране телефона усталый и чуть сбитый голос, — записал в дневнике Семенов. — Сказал, что врачи приказали после партконференции в МИД сдать кровь и уложили в больницу. «Накануне у меня был приступ стенокардии, была боль, я не знал, что надо снимать и как, все терпел и вытерпел… Я думал: главное — интеллект, а оказалось — сильнее то, что ниже головы». Он, конечно, болен — и очень. «Переутомление». А в сердце холод и тоска. Разговор был не только душевный, а просто крик души. Дескать, отшумела шумная и буйная, а теперь койку береги. «Еще пару недель здесь подержат — ЭКГ получше, врачи даже повеселели, через неделю пускать будут гулять, а сейчас по комнате только…»

Андрей Андреевич мог часами вести переговоры, ничего не упустив и ничего не забыв. Перед Громыко лежала папка с директивами, но он ее не открывал, вспоминает Суходрев. Он делал пометки синим карандашом. Если речь шла о сложных разоруженческих материях, где имеется масса цифр и технических подробностей, то он считывал только цифры. Все остальное держал в голове, хотя его коллеги, в том числе американские госсекретари, преспокойно листали толстые папки и зачитывали самое важное.

Громыко серьезно изучал своего будущего партнера на переговорах, читал его биографию, пытался понять его методы ведения беседы, расспрашивал наших послов. Он обладал уникальной памятью. Мог вдруг поинтересоваться каким-то событием, скажем двухмесячной давности, а его помощники и заместители часто оказывались в неловкой ситуации, поскольку они не могли вспомнить, что же там произошло. Когда возникала проблема, он сразу искал аналог в истории дипломатии. И если находил, то знал, как решить новую проблему.

— У всех память разная, — говорил Громыко. — Но если дипломат укрепляет себя в мысли, что память у него слабая, то это просто скверно. Разумнее не жаловаться на свою память, а тренировать ее и развивать.

Громыко понимал, какой ущерб может причинить неправильно сказанное слово. Хорошие дипломаты отличаются от плохих и посредственных умением четко формулировать. Все важнейшие документы ложились на стол министра. Дипломаты часто поражались точности его правки, он чувствовал тончайшие нюансы.

Андрей Андреевич хорошо владел английским языком, но обязательно требовал перевода. Хитрость Громыко состояла в том, что он получал дополнительное время для размышлений. Громыко внимательно слушал, как переводят его собственные слова, поправлял переводчика — даже самого Суходрева. Неточности в переводе его страшно раздражали.

Его партнеры ценили и то, что его «да» было столь же надежным, как и его «нет».

Андрей Андреевич говорил сыну, напутствуя его перед заграничной командировкой:

— Запомни золотое правило дипломатии — когда идет переговорный процесс, абсолютно недопустимо сразу раскрывать другой стороне все карты, хотеть решить проблему одним махом. Многим политикам кажется, что стоит только убедительно изложить свои предложения, продемонстрировать искренность и стремление к сотрудничеству, как все получится. Это иллюзия!

Если вам удалось достичь успеха на переговорах, учил мидовскую молодежь министр, не спешите кричать об успехе, хотя лавры и принадлежат вам. Сделайте так, чтобы заключение договора стало заслугой высшего эшелона власти.

Поразительным образом изворотливость во «внутренней политике», то есть в отношениях с начальством, сочеталась в нем с неуступчивостью во внешней политике. Громыко, вспоминает посол Гриневский, развил эту стратегию. Он вывел три золотых правила дипломатии сверхдержав.

Первое. Требуйте все по максимуму и не стесняйтесь в запросах. Требуйте то, что вам никогда не принадлежало.

Второе. Предъявляйте ультиматумы. Не жалейте угроз, а как выход из создавшегося положения предлагайте переговоры. На Западе всегда найдутся люди, которые клюнут на это.

Третье. Начав переговоры, не уступайте ни на шаг. Они сами предложат вам часть того, что вы просили. Но и тогда не соглашайтесь, а выжимайте большее. Они пойдут на это. Вот когда получите половину или две трети того, чего у вас не было, тогда можете считать себя дипломатом.

Правила Громыко неизменно срабатывали, пока западные дипломаты его не раскусили. У него появился сильный противник — Генри Киссинджер, сначала помощник американского президента по национальной безопасности, а затем Государственный секретарь Соединенных Штатов.

Президент Ричард Никсон желал войти в историю в качестве миротворца. Он хотел, чтобы его самого считали ключевой фигурой в вопросах внешней политики. Он решительно, а иногда и просто оскорбительно отстранял от принятия решений Государственный департамент и госсекретаря Уильяма Роджерса. Все щекотливые переговоры президент поручал своему помощнику, считая, что этот человек, который все еще говорил с сильным немецким акцентом (Киссинджер родился в Германии, его привезли в Америку ребенком), не может составить ему конкуренцию. Но вопреки ожиданиям Никсона Генри Киссинджер стал весьма популярной фигурой. Он сумел установить деловые отношения с советским руководством. Громыко иногда называл Киссинджера чертом, но очень серьезно относился к нему и доверял его обещаниям.

Иногда переговоры проходили в весьма экзотических условиях. Во время приезда Киссинджера в Москву, вспоминает Виктор Суходрев, Брежнев предложил поохотиться на кабанов. Государственный секретарь стрелять не стал, Брежнев одного кабана свалил, а другого ранил. Егерь отправился за ним в погоню. Остались Брежнев, Киссинджер и Суходрев, который достал из сумки продукты: батон белого, буханку черного, колбасу, сыр, огурцы, помидоры и бутылку «Столичной». Брежнев сказал Киссинджеру:

— Ну что, Генри, приступим? И не сиди без дела — бери нож и режь колбасу.

Суходрев перевел, и Киссинджер взялся за нож. Они втроем выпили бутылку, а разговор шел на важнейшую тему — об отношениях с Китаем. Брежнев требовал ответа: не затевают ли американцы союз с Китаем против СССР?

Киссинджер высоко оценивал Громыко, называл его мастером дипломатии. Советский министр не верил в счастливое озарение или в ловкий маневр. Это противоречило бы его врожденной осторожности. Он был неутомим и невозмутим. Если он выходил из себя, значит, эта вспышка была тщательно продумана. Громыко никогда не вступал в переговоры, не вникнув в суть дела. Было бы самоубийством начать переговоры с ним, не изучив досконально документов, признавался Киссинджер.

Андрей Андреевич воспитал целую школу переговорщиков, которые проявили себя умелыми профессионалами в этом самом трудном для дипломата деле. Участвовать в переговорах, когда их вел Громыко, было хорошей школой. Более молодые дипломаты записывали за своим министром умелые ходы и удачные, эффектные формулировки. Он умело выторговывал серьезные уступки в обмен на незначительные, пользовался нетерпением своих партнеров и вытягивал из них согласие. Он никуда не торопился, как бы исходя из того, что всегда будет министром.

Громыко был бесконечно терпелив. Он старался измотать противника, торгуясь с ним по каждому поводу, и, только убедившись, что лимон выжат до конца, переходил к следующему вопросу. Он накапливал второстепенные выигрыши, пока они не складывались в крупный успех.