Есенин. Путь и беспутье - читать онлайн книгу. Автор: Алла Марченко cтр.№ 72

Между тем работа по приручению литературной элиты в старо-новой столице уже велась, и возглавляла ее первая партийная дама Москвы – супруга градоначальника Льва Борисовича Каменева, она же родная сестра Льва Троцкого. С осени 1918-го под ее руководством начало функционировать довольно странное учреждение – Театральный отдел Наркомпроса (сокращенно ТЕО). Согласно проекту, деятельность ТЕО должна была способствовать повышению уровня художественности театрального репертуара на всей территории Страны Советов. Хотя состав «симулякра» был текучим, ядро составляла литературная знать: Ходасевич, Пастернак, Георгий Чулков, Гершензон, Балтрушайтис, Вячеслав Иванов и т. д. Ничем дельным товарищ Каменева занять высокоумных подопечных, естественно, не могла. ТЕО, хотя и постоянно расширялся за счет увеличения числа секций и заведующих секциями – Вяч. Иванов, к примеру, заведовал историко-театральной, – но функционировал как некая канцелярия, производившая огромное количество бумажных инструкций и рекомендаций. Правда, ядро иногда приглашали в Кремль, в одну из квартир новых хозяев Кремля. Но литературные вечера у камина случались нечасто. В основном писатели писали, осваивая красоты ранне-советского канцелярита. Стучали ремингтоны, скрипели перья, светочи мысли, не разгибая спин, демонстрировали усердие, лгали, притворялись, презирали себя, но трудились. Однажды, вспоминал Владислав Ходасевич, «на лестнице я встретил Андрея Белого. Перед тем мы не виделись месяца два. На нем лица не было. Кажется, мы даже ничего не сказали друг другу – только посмотрели в глаза». И дело было не в зарплате, чисто символической, и не в продуктовых пайках. В отличие от Максима Горького, добившегося съестной льготы для питерских работников искусств, Ольга Давыдовна организовать нечто материально-существенное то ли забыла, то ли не смогла. Москвичи завидовали питерцам, но не роптали, ибо зарабатывали под водительством товарища Каменевой не хлеб насущный, а вид на жительство. Лучшие умы России дурели в ТЕО и ему подобных организациях, чтобы не прослыть «нетрудовым элементом». У Есенина этой проблемы не было. Как только вышел указ о борьбе с нетрудовым элементом, он быстрехонько, проявив в который раз «изобретательность до остервенения», подал в московский Союз писателей соответствующее моменту заявление: «Прошу союз писателей выдать мне удостоверение для местных властей, которое бы оберегало от разного рода налогов на хозяйство и реквизиций. Хозяйство мое весьма маленькое (лошадь, две коровы, несколько мелких животных), и всякий налог на него может выбить меня из колеи творческой работы, то есть вполне приостановить ее, ибо я, не эксплуатируя чужого труда, только этим и поддерживаю жизнь моей семьи».

Обижало его другое. Он познакомился и с Ходасевичем, и с Чулковым, и с Белым. Белого даже привлек в редсовет издательства «МТАХС». Но ни один из них не предложил ему стать членом ТЕО. Пришлось вычеркнуть из плана и пункт пятый… Позднее (в 1928-м) Белый не без смущения признается: «Он (Есенин. – А. М. ) то отходил от меня, то приближался. Я всегда в наших отношениях играл пассивную роль. Он вдруг начинал появляться, вдруг исчезал. И в исчезновении, и в появлении его всегда сопровождала нота необычайной чуткости, деликатности, и доброты, и заботы. Он всегда осведомлялся, есть ли у человека то-то и то-то, как он живет, – это меня всегда трогало». Трогать-то трогало, а вот поинтересовался ли хоть раз Андрей Белый, есть ли у Есенина то-то и то-то и вообще – как он живет? Чего не было, того не было.

Пока нобили скрипели перьями в ТЕО, Есенин успел выпустить под маркой «МТАХС» три книги: второе, дополненное издание «Радуницы», «Преображение» и «Сельский часослов», – но это не изменило его статуса. Для московской литературной элиты, традиционно равнодушной к «неонародническим» «бредням», «малообразованный» Есенин оставался слабым подражателем Клюева. В стихотворении «Мой путь» есть такой эпизод:

«Снисходительность дворянства», как уже не раз отмечалось, Есенина мучила в пору «царщины». В снисходительности он подозревал и Блока, и Гумилева, а пуще всего Ахматову. Но чего нет в его дореволюционных стихах, так это «отчаянного хулиганства». Странноватый анахронизм исследователи есенинского творчества предпочитают обходить умолчанием. Поэта (якобы?) подвела память.

Элемент временного смещения (сдвига) в «Моем пути» и впрямь имеется. И тем не менее к словам Есенина, что его «хулиганские» выходки (типа «Не хотите ли… у мерина») – реакция (вызов) на «снисходительность дворянства», стоит отнестись с доверием. Вежливое равнодушие высоколобых москвичей к «мужиковствующему» «чужаку», уязвив самолюбие, и впрямь провоцировало на скандалы. Кстати, в Москве 1918 года имелись и литературные салоны, в которые подголосок Клюева также не приглашался. По свидетельству В. Ф. Ходасевича, «кремлевские» дамы, жены высокопоставленных советских чиновников, хотя и делали вид, что покровительствуют писателям от станка и сохи, «у себя», «на равной ноге», принимали «буржуазных». Да и бытовой стиль, которого придерживались советские господа, не так уж сильно отличался от дореволюционного. Новые хозяева жизни скупали антиквариат, одевались у знаменитой портнихи Ламановой, ссорились из-за автомобилей и рысаков, реквизированных из царских конюшен. Справедливости ради следует уточнить: не москвичи завели моду на куртуазный советский стиль. Как и встарь, модные веянья доносились с севера, от брегов Невы. Юрий Анненков свидетельствует: хотя большевики и называли Гумилева «цепной собакой кровавой монархии», это не мешало ему заводить интересные знакомства среди советских администраторов. Николай Степанович, к примеру, запросто бывал в доме Бориса Каплуна, числившегося в те годы председателем Петросовета. Политикой недоучившийся студент Технологического института интересовался не очень и головокружительную карьеру сделал только потому, что приходился племянником основателю петроградского ЧК Моисею Урицкому (тому самому Урицкому, которого осенью 1918-го застрелит Леонид Каннегисер). Захаживали в гости к Каплуну и Замятин с Мейерхольдом. Здесь, вспоминает Анненков, можно было хорошо поесть, красиво выпить, а главное, лицезреть через столик звезду императорского балета Ольгу Спесивцеву, в которую хозяин советского салона искусств был, похоже, не на шутку влюблен. Разумеется, и мадера из царских погребов, и загадочная красота знаменитой балерины служили лишь приятным поводом для визита. Причина была посерьезней. Точнее, причины, поскольку у каждого из гостей Каплуна имелся индивидуальный резон для «заигрывания» с влиятельным лицом. Замятин пытался застолбить для литераторов своего выбора защищенное от «непогоды» особое место в культурном строительстве. Мейерхольд, наделенный от природы «марсианской жаждою творить», искал конкретных «выгод». Политика интересовала его еще меньше, чем молодого советского администратора, но он был твердо уверен: Париж, то бишь его новаторский театр, стоит мессы.