Родина. Марк Шагал в Витебске - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Мартинович cтр.№ 48

Группа белорусских интеллигентов – кандидаты филологических наук, лауреаты госпремий – описали эту ситуацию в письме для «Советской культуры», в котором констатировали, например, что «непризнание всемирно известного художника-гуманиста Марка Шагала на его родине стало поистине “делом жизни” для некоторых наших бойцов идеологического фронта» ^[365]. За фильм вступился председатель Центральной ревизионной комиссии Союза кинематографистов СССР А. Симонов, назвавший картину «талантливой». Он озвучил официальные претензии к ней, воспроизводившиеся «Беларусьфильмом»: фильм – «неэтичный», а кроме того, он сделан «не по сценарию». На первую претензию А. Симонов возразил: «Обвинять Рудермана в нарушении профессиональной этики по отношению к его герою – все равно что обвинять зеркало, что у тебя нечищеные ботинки» ^[366]. На вторую ответил так: «Все отлично знают, что сценарий док. фильма есть не что иное, как направление поиска, обозначение болевых точек материала» ^[367].

Но, несмотря на это, Рудерману не только не дали доделать его кино, но даже отказались выслать в Москву по запросу Госкино отснятые материалы: «…директор студии “Беларусьфильм” на нашу просьбу показать материал картины “Театр времен перестройки и гласности” заявил, что такой картины на студии нет. И в выступлении на секретариате подтвердил свое право показывать или не показывать продукцию своей студии “заезжим эмиссарам из Москвы”» ^[368]. Снова, как и 70 лет назад, мы видим конфликт местных властей, которые «против Шагала», и Москвы, в которой Шагала пытаются защищать.

Фильм так и не удалось спасти – его постигла ровно та же участь, что и витебские картины нашего главного героя. В 1991 г. Рудерман пояснял: «Фильма ведь как такового нет. Мне его закончить не дали. В Свердловске я показывал “материалы к фильму”… У меня теперь осталась только одна, подслеповатая от сотен просмотров, видеокопия» ^[369]. Сам режиссер погиб через год после этого интервью: в 1992 г. он поехал в Таджикистан снимать фильм о происходившей там войне по заказу студии «Политика» телекомпании «Останкино», на которую работал после увольнения с «Беларусьфильма». По дороге из Нузрека в Душанбе, на перевале Каскадов (Шар-Шар) 22 сентября ^[370]его машина влобовую столкнулась с шедшим навстречу транспортом. В этой аварии была всего одна жертва: А. Рудерман. Версия о политическом убийстве высказывается в статьях о Рудермане до сих пор.

Вряд ли, впрочем, его ликвидировали из-за Шагала: в Душанбе тех времен было достаточно своих причин для устроения случайной катастрофы, а режиссер продолжал активно интересоваться вещами, интересоваться которыми было опасно. Рано или поздно его пришлось бы кому-то остановить.

Вы же сами понимаете.

В 1999 г. я окончил БГУ и поступил в аспирантуру. «С отрывом от производства», – подсказывает мне сохранившаяся переписка тех времен. Научным руководителем у меня была завкафедрой литературно-художественной критики БГУ Л. Саенкова – человек мудрый и опытный. Она предложила мне разрабатывать тему «Витебской школы», так как считала, что это важно было тогда, в начале нулевых, когда первые неуверенные статьи на эту тему только-только начали появляться в специализированных журналах, а сам термин еще не устоялся и вызывал полемику. За эту идею, за погружение в мир Витебска 1918–1922 гг. я безмерно благодарен Людмиле Петровне.

В течение трех последующих лет я сдал все необходимые экзамены и опубликовался во всех требуемых для добропорядочного аспиранта «братских могилах», как называют сборники научных трудов, материалы конференций и рецензируемые журналы.

Дело шло к защите: тема, утвержденная научным советом факультета и прошедшая многочисленные согласования в университетском отделе аспирантуры, казалась актуальной (иначе я не получал бы аспирантскую стипендию все эти годы), мой личный вклад в нее никто не оспаривал. Я работал над авторефератом, мы обсуждали банкет, место и размах проведения которого в защитах такого рода, когда наделяется званием бывший отличник, едва ли не главная интрига во всей процедуре.

Прошло обсуждение текста на совете факультета, определялись оппоненты и состав комиссии. И вот тут все вдруг начало буксовать. Я видел их колебания, чувствовал неуверенность, но не мог понять ее причины. Мне вдруг предложили поменять постраничные сноски на концевые, с квадратными скобками. Я ковырялся в ссылках, заново выстраивал список литературы и начинал волноваться. Мой простой и понятный мир приобретал пугающее дополнительное измерение, в котором некие невидимые мне люди принимают невидимые решения, от которых зависит моя судьба. Я не слышал всего этого: ни телефонных звонков, ни того, как Шагала ругали, ни того, как за меня заступались. Все эти мелкие факультетские драмы разворачивались под землей, там, где текут советские реки страха, которыми пропитана земля любой республики, входившей когда-то в СССР.

Университет должен был назначить дату защиты. После того как текст утвержден на научном совете, это является чистой формальностью. Но мою защиту так и не назначили.

Никогда.

И. Шиленкову уволили не из-за Шагала, а из-за того, что она не прошла аттестацию.

Фильм А. Рудермана изъяли и положили на вечное хранение в запасники не из-за Шагала, а из-за того, что он сделан без сценария и неэтичен.

Я не защитил кандидатскую по «Витебской школе» в Беларуси не потому, что она была плохой, а потому, что не дождался даты ее защиты.

Был, конечно, искренний разговор с коллегами. Они жаловались на то, «что так, как сейчас, не было даже при Советах», и сказали, что не могут предложить мне остаться преподавать на кафедре. «Ты же сам все понимаешь», – сказали они.

Я не понимал тогда, не понимаю и теперь: что случилось в 2003-м? Кому-то наверху не понравился Шагал? Или не понравился я? Или то, что я интересовался Шагалом? Звонили из ректората? Из КГБ? Из журнала «Политический собеседник»? Из 1987 г.? Звонил нарком Луначарский? В. И. Ленин? В. Бегун? Я не стал поднимать скандал, подавать в суд, как И. Шиленкова, писать в газеты, как А. Рудерман. Я просто тихо ушел.

Теперь я благодарен судьбе за то, как все сложилось. Я уехал в Вильнюс, нашел в Литве добрых друзей, которые помогли начать все почти с нуля: снова сдать экзамены, опубликоваться в европейских «братских могилах» уже на английском и литовском. «А сноски нужны постраничные или в квадратных скобках?» – волновался я. «В Литве это непринципиально. Главное – единообразие». – «А где будем проводить банкет?» – Они смеялись.