– Ты не ответишь? – спросила Эльса.
– Это Кент. Небось опять хочет потрепаться о всяком дерьме, вроде аудитора и чертовых кондоминиумов, у него одно на уме. До завтра подождет, – пробормотал Альф.
Но телефон все звонил и звонил. Альф не брал трубку. Эльса не выдержала, взяла телефон и ответила на звонок, несмотря на возмущенные возгласы Альфа. В трубке раздался женский голос. Женщина плакала. Эльса протянула телефон Альфу. Телефон затрясся. Лицо Альфа стало прозрачным.
На дворе был рождественский вечер. Такси круто развернулось. Они поехали в больницу.
Альф не останавливался ни на одном светофоре.
Эльса сидела на банкетке в коридоре и говорила с мамой по телефону, пока Альф в соседнем кабинете беседовал с врачом. Медсестры подумали, будто Эльса внучка Кента, поэтому рассказали, что у него был сердечный приступ, но теперь все хорошо. Кент будет жить.
Рядом с кабинетом стояла молодая женщина с заплаканным красивым лицом. От нее сильно пахло духами. Она слабо улыбнулась Эльсе, и Эльса улыбнулась в ответ. Альф вышел из кабинета и с каменным лицом кивнул женщине. Та прошла в дверь, не встречаясь с ним взглядом.
Пока они шли по коридору и спускались на лифте, Альф молчал. Они вышли на улицу и зашагали к парковке. И тут Эльса увидела Бритт-Мари. Та неподвижно сидела на скамейке, одетая в цветастый жакет, хотя на дворе стояла зима. Она забыла нацепить брошку, и на груди розовело пятно. Щеки у Бритт-Мари посинели от холода, она теребила обручальное кольцо. На коленях лежала белая отутюженная рубашка Кента, от нее пахло свежевыстиранным бельем.
– Бритт-Мари! – скрипнул в темноте голос Альфа. Он остановился в метре от нее.
Бритт-Мари не ответила. Она осторожно поглаживала рубашку. Смахивала невидимые пылинки. Разглаживала манжеты. Расправляла несуществующие складки.
Бритт-Мари подняла голову. Она постарела. Каждое слово словно оставляло след у нее на лице.
– Я всегда так талантливо притворялась, Альф, – прошептала она.
Альф молчал. Бритт-Мари уткнулась взглядом в снег и покрутила кольцо на пальце.
– Когда Давид с Перниллой были маленькими, они говорили, что я совсем не умею придумывать сказки. Я всегда любила читать сказки по книгам. Они просили: «Придумай сама!» – а я не понимала, зачем что-то придумывать, если все и так уже есть. Нет, сочинять я не любила. Я человек цивилизованный.
Бритт-Мари повысила голос, словно хотела кого-то убедить. Альф тяжело дышал.
– Бритт-Мари… – тихо сказал он, но та резко оборвала его.
– Кент сказал детям, что я не умею сочинять сказки, потому что у меня нет фантазии. Но это не так.
Нет, не так. У меня необыкновенно богатая фантазия. Я так хорошо притворяюсь!
Альф провел рукой по голове и заморгал. Бритт-Мари нежно поглаживала рубашку, словно это младенец, который вот-вот уснет.
– Я взяла с собой чистую рубашку. У меня всегда с собой чистая рубашка, если я знаю, что встречу Кента. Потому что я не пользуюсь духами. Никогда. У меня на них аллергия.
Ее голос звучал все глуше и глуше. Он почти утонул.
– Давид и Пернилла не пришли на рождественский ужин. Они сказали, что заняты. Я их прекрасно понимаю, так было все эти годы, что же тут не понять. Кент позвонил и сказал, что задержится на работе еще на пару часов. Всего лишь на пару часов, у него телефонная конференция с Германией, так он и сказал. Хотя в Германии тоже сочельник, это все знают. Но он так и не пришел. Я звонила ему, мне ведь надо знать, когда ставить картошку. А он не отвечал. А я все звонила и звонила, мне ведь надо знать, когда ставить картошку!
Она с упреком посмотрела на Альфа. Тот молчал. Бритт-Мари нежно гладила ворот рубашки тыльной стороной руки.
– Иначе картошка остынет. Мы же не варвары, чтобы есть холодную картошку.
Руки Бритт-Мари безвольно упали на рубашку.
– Под конец у меня зазвонил телефон, но это был не Кент.
Нижняя губа затряслась.
– Я не пользуюсь духами, в отличие от нее. Поэтому я всегда слежу, чтобы у него были свежие рубашки.
Это все, о чем я прошу, – класть рубашку в стирку, как только он приходит домой. Неужели это так много?
– Бритт-Мари, милая… – начал Альф.
Бритт-Мари судорожно сглотнула и покрутила кольцо.
– Я знаю, что это сердечный приступ, потому что мне позвонила она, Альф. Она сама мне позвонила. Потому что не выдержала, понимаешь. Ей, видите ли, стала невыносима мысль о том, что Кент может умереть в любую минуту, пока она тут сидит, а я ничего не знаю. Ей это, видите ли, невыносимо. Поэтому она решила позвонить мне. Не выдержала.
Сложив ладони, Бритт-Мари закрыла глаза и сказала дрожащим голосом:
– У меня потрясающая фантазия. Просто невероятная. Кент всегда говорил, что у него ужин с Германией, что самолет задержали из-за снегопада, что ему надо заехать в офис. И я притворялась, что верю. Я так хорошо притворялась, что действительно верила.
Бритт-Мари встала со скамьи. Она стояла на снегу с прямой спиной, держа рубашку в руках. Рубашка была безупречно выглажена. Ни складочки, ни морщинки. Бритт-Мари повернулась и аккуратно повесила рубашку на спинку скамейки. Словно даже сейчас не могла дать волю своим чувствам перед лицом выглаженной рубашки.
– Я невероятно хорошо притворяюсь, – прошептала она.
– Знаю, – сказал Альф.
Они уехали, оставив рубашку висеть на скамье.
Снег кончился. Такси остановилось на красный свет. Все молчали. Мама встретила их у подъезда. Обняла Эльсу. Попыталась обнять Бритт-Мари. Но та ее отодвинула. Не грубо, но решительно.
– Не думай, будто я ее ненавидела.
– Знаю, – тихонько сказала мама.
– Ни ее, ни собаку, ни машину, – продолжала Бритт-Мари.
Мама кивнула, взяв ее за руку. Бритт-Мари закрыла глаза.
– Не думай, будто я всех ненавижу, Ульрика. Вовсе нет. Я просто хотела, чтобы вы ко мне прислушивались. Разве это так много? Я просто не хотела, чтобы машина стояла на моем месте. У меня есть свое место, и я хочу, чтобы его никто не занимал.
Бритт-Мари покрутила кольцо.
– Так нельзя, Ульрика. Это мое место. Нельзя просто взять и занять его…
Мама вела ее вверх по лестнице, крепко и заботливо обхватив спину в цветастом жакете.
Альф так и не пришел, зато появился рождественский гном. Мальчик с синдромом сиял так, как сияет ребенок, услышавший про мороженое, фейерверки, большое ветвистое дерево или глубокую лужу, когда у него высокие резиновые сапоги.
Мод поставила дополнительный прибор и подала еще лазаньи. Леннарт поставил кофе. Джордж вымыл посуду. Мальчик с синдромом и женщина в черной юбке сидели на полу среди подарков и смотрели «Золушку».