— Так казалось, — признает Корин. — Он слабо ел, но это не сочли чем-то особенно важным. Многие дети поначалу медлительны.
— Вы были на работе в пятницу третьего октября?
— Да, — говорит Корин.
— А Рут?
— Нет. Ей тогда вообще не нужно было приходить, но у нас не хватало рук, и ее позвали поработать еще одну смену… с семи вечера до субботы.
— Значит, всю пятницу вы были медсестрой Дэвиса?
— Да.
— Вы выполняли какие-либо процедуры с ребенком?
Корин кивает.
— Примерно в половине третьего я взяла кровь из пятки. Это стандартный анализ, он делался не потому, что ребенок больной, всем новорожденным его делают… Кровь отправляют в лабораторию на проверку.
— В тот день у вас возникли какие-либо сомнения относительно вашего пациента?
— У него по-прежнему были трудности с сосанием, но, опять же, это обычное дело для новорожденных и матерей, рожающих в первый раз. — Она улыбается присяжным. — Слепой ведет слепого, и все такое.
— Разговаривали ли вы о Дэвисе Бауэре с обвиняемой, когда она вышла на смену?
— Нет. Она его полностью игнорировала.
Странное ощущение — сидеть здесь, на виду у всех, и слушать, как эти люди обсуждают твое поведение, словно тебя нет рядом.
— Когда вы увидели Рут в следующий раз?
— Ну, она все еще была на работе, когда я вернулась на смену в семь утра. Она проработала всю ночь и должна была уйти в одиннадцать утра.
— Что происходило в то утро? — спрашивает Одетт.
— Ребенку делали обрезание. Обычно родители не хотят за этим наблюдать, поэтому мы отправляем новорожденных в детское отделение. Мы даем им что-то сладкое, в основном подсахаренную воду, чтобы немного успокоить, и педиатр проводит процедуру. Когда я вкатила коляску, Рут ждала в детской комнате. Утро было сумасшедшее, и она отдыхала.
— Обрезание прошло так, как планировалось?
— Да, без осложнений. По правилам, после этого нужно девяносто минут наблюдать за ребенком — может кровотечение начаться или еще что-нибудь.
— И вы это сделали?
— Нет, — признается Корин. — Меня вызвали к другой пациентке на экстренное кесарево сечение. Наша старшая медсестра, Мэри, как положено, пошла со мной в операционную, и это означало, что Рут оставалась единственной медсестрой на этаже. Поэтому я ухватилась за нее и попросила понаблюдать за Дэвисом. — Она на секунду замолкает. — Вы должны понять, это маленькая больница. У нас есть только основные сотрудники. Когда случается что-то экстренное и требуется неотложная медицинская помощь, решения принимаются быстро.
Рядом со мной Говард что-то быстро записывает.
— Обычно кесарево сечение делается самое большее двадцать минут. Я подумала, что вернусь в детское отделение еще до того, как ребенок проснется.
— Вас ничего не смущало, когда вы оставляли Дэвиса на Рут?
— Нет, — твердо говорит она. — Рут — лучшая медсестра из всех, кого я знаю.
— Сколько вы провели в операционной? — спрашивает Одетт.
— Слишком долго, — тихо произносит Корин. — Когда я вернулась, ребенок был уже мертв.
Прокурор поворачивается к Кеннеди:
— Свидетель ваш.
Направляясь к свидетельской трибуне, Кеннеди улыбается Корин.
— Вы говорите, что работали с Рут семь лет. Вы считаете себя подругами?
Корин бросает на меня быстрый взгляд.
— Да.
— Вы когда-нибудь сомневались в ее преданности работе?
— Нет. Наоборот, я всегда хотела быть такой, как она.
— Вы были в детском отделении, когда к Дэвису Бауэру применялось медицинское вмешательство?
— Нет, — говорит Корин. — Я была с другой пациенткой.
— Значит, вы не видели, что Рут предпринимала какие-либо действия?
— Да.
— И, — добавляет Кеннеди, — вы не видели, что Рут не предпринимала никаких действий?
— Да.
Кеннеди поднимает листок бумаги, который ей передал Говард.
— Вы заявили, я цитирую: «Когда случается что-то экстренное и требуется неотложная медицинская помощь, решения принимаются быстро». Это ваши слова?
— Да…
— То кесарево сечение было экстренным случаем, не так ли?
— Да.
— Вы можете сказать, что приступ удушья у новорожденного также является экстренным случаем, требующим неотложной медицинской помощи?
— Э-э-э… да, конечно.
— Вы знали, что в медицинской карточке была записка, в которой говорилось, что Рут не должна работать с этим ребенком?
— Возражаю! — говорит Одетт. — В записке было сказано другое.
— Протест принимается, — объявляет судья. — Госпожа Маккуорри, перефразируйте.
— Вы знали, что в медицинской карточке была записка, в который говорилось, что афроамериканские сотрудники не должны работать с этим ребенком?
— Да.
— Сколько черных медсестер работает в вашем отделении?
— Одна Рут.
— Вы знали, когда просили Рут подменить вас, что родители ребенка выразили желание, чтобы ей запретили ухаживать за их новорожденным сыном?
Корин ерзает на деревянном стуле.
— Я не думала, что что-нибудь произойдет. С ребенком было все хорошо, когда я уходила.
— После обрезания ребенку требуется девяностоминутное наблюдение, потому что состояние новорожденного может измениться в любую секунду, это так?
— Да.
— Получается, Корин, вы оставили ребенка с медсестрой, которой было запрещено помогать ему каким-либо образом, правильно?
— У меня не было другого выхода, — говорит Корин, оправдываясь.
— Но вы все же оставили этого младенца на Рут?
— Да.
— И вы знали, что она не должна прикасаться к ребенку?
— Да.
— Значит, по сути, вы дважды поступили неправильно?
— Ну…
— Забавно, — прерывает ее Кеннеди. — А вас никто не обвиняет в убийстве этого ребенка.
Ночью мне приснился сон про похороны мамы. Все места на скамьях были заняты, и была не зима, а лето. Работали кондиционеры, люди обмахивались веерами и программками, но все мы обливались по`том. Церковь была не церковь, а какой-то склад, переделанный под церковь после пожара. Крест за алтарем был сделан из двух обугленных балок, скрепленных вместе, как пазл.
Мне хотелось плакать, но у меня не осталось слез: вся влага в моем организме превратилась в пот. Я пыталась обмахиваться, но программки у меня тоже не было.