Цвет жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 28

Я, может, был меньше, зато быстрее. И ни один из этих парней не увернулся от ударов моего деда.

Хотел бы я поведать вам, что случилось той ночью, но могу рассказать лишь то, что слышал от других. Я бросился, как какой-то долбаный берсеркер, на самого здорового парня, размахнулся… и мой кулак попал ему прямо в морду, выбив весь передний ряд зубов. Я схватил другого чувака и бросил его, как пушечное ядро, в остальных. Одному байкеру я так заехал ногой по почкам, что он потом, мне говорили, ссал красным целый месяц. Кровь лилась в переулке, как дождь на тротуар.

Сам я знаю одно: мне нечего было терять, кроме своей репутации, а с таким боезапасом можно вести войну. Я не помню ничего из того, что тогда случилось, кроме пробуждения на следующее утро в пиццерии с мешком льда на сломанной руке и запухшим глазом.

Я ничего не помню, но молва об этом случае пошла. Я ничего не помню, но повторю еще раз: я превратился в легенду.

В день, когда я хороню сына, солнце сияет. Ветер дует с запада и кусается. Я стою над крошечным отверстием в земле.

Не знаю, кто организовал похороны. Кто-то должен был позвонить, договориться об участке, сообщить, что будет служба. Думаю, это Фрэнсис, который сейчас стоит в изголовье гроба и читает стих из Священного Писания: «О сем дитяти молилась я, и исполнил мне Господь прошение мое, чего я просила у Него. И я отдаю его Господу на все дни жизни его, служить Господу. И поклонилась там Господу».

Пришли ребята из гипсокартонной бригады, кто-то из друзей Брит по Движению. Но есть здесь люди, которых я не знаю, которые просто пришли посочувствовать Фрэнсису. Один из них Том Мецгер, человек, основавший Белое арийское сопротивление. Сейчас ему семьдесят восемь, и он такой же одиночка, как Фрэнсис.

Во время чтения псалма Брит начинает всхлипывать, и я протягиваю ей руку, но она отстраняется и поворачивается к Мецгеру, которого в детстве звала дядей Томми. Он обнимает Брит, и я стараюсь не замечать, как больно меня резануло ее отсутствие.

Сегодня я услышал много банальностей: «Он теперь в лучшем месте… Он — павший солдат… Время лечит раны…» Чего мне никто не рассказал о горе, так это насколько в нем одиноко. Неважно, кто еще скорбит, ты все равно остаешься в своей маленькой клетке. Даже когда люди пытаются утешить тебя, ты осознаешь, что между тобой и ними выросла стена, сделанная из того ужасного события, которое произошло, и она не дает никому к тебе приблизиться. Я-то думал, что, по крайней мере, мы с Брит будем страдать вместе, но она даже смотреть на меня заставляет себя с трудом. Быть может, по этой же причине и я избегаю ее: потому что, глядя в ее глаза, я вижу их на лице Дэвиса; потому что я замечаю ямочку на ее подбородке и думаю, что у моего сына была такая же. Она — бывшая когда-то для меня всем — стала постоянным напоминанием обо всем, что я потерял.

Я сосредоточиваю внимание на гробике, который опускают в землю. Глаза я держу раскрытыми на всю ширь, потому что, если не буду этого делать, проступят слезы и я буду выглядеть как баба.

Про себя я начинаю составлять список того, чего никогда не смогу сделать с сыном: увидеть, как он в первый раз улыбнулся; отпраздновать его первое Рождество; купить ему первый пневматический пистолет; посоветовать, как пригласить девушку на свидание. Вехи… С моего родительского пути все эти ориентиры стерты.

Неожиданно передо мной останавливается Фрэнсис с лопатой. Я судорожно сглатываю, беру ее и становлюсь первым человеком, который начинает закапывать моего ребенка. Сбросив в яму груду грязи, я втыкаю лопату в землю. Том Мецгер помогает Брит, руки которой дрожат, вытащить ее и выполнить свою часть.

Знаю, я должен окаменеть, пока остальные помогают закапывать Дэвиса. На самом деле внутри меня происходит сумасшедшая борьба с желанием прыгнуть в эту крошечную яму. Выгрести из нее землю голыми руками. Достать гробик, сорвать с него крышку и спасти своего ребенка. Я сдерживаюсь с такой силой, что меня бьет дрожь.

А потом происходит нечто такое, что рассеивает напряженность, что открывает клапан, выпуская из меня пар. Ладонь Брит проскальзывает в мою. Глаза ее все еще пусты от лекарств и боли, а тело отклонено, но она взяла меня за руку целенаправленно. Она явно нуждается во мне.

Впервые за неделю я начинаю думать, что, возможно, мы выстоим.

Когда тебя зовет Фрэнсис Митчем, ты не отказываешься.

После разгрома «язычников» я получил записку от Фрэнсиса, в которой он писал, что до него дошли слухи и он хочет проверить, насколько они правдивы. Он предложил встретиться в следующую субботу в Нью-Хейвене и написал адрес. Я немного удивился, когда приехал туда и понял, что это дом прямо посреди частного сектора, но, увидев, сколько машин припарковано перед домом, решил, что, наверное, здесь проходит собрание его команды. Когда я позвонил в дверь, никто не подошел, но из двора доносились голоса, поэтому я обогнул дом и вошел через незапертую калитку.

Меня чуть не сбила стайка ребятишек. Лет пяти, наверное, хотя у меня не очень-то большой опыт общения с людьми такого размера. Они бежали к женщине с бейсбольной битой в руках, которая пыталась выстроить непослушную группу в некое подобие очереди.

— У меня день рождения, — сказал один маленький мальчик. — Поэтому я должен начинать.

Он схватил биту и принялся колотить пиньяту — болтающегося в петле ниггера из папье-маше.

Что ж, по крайней мере я понял, что не ошибся домом.

Я развернулся и оказался лицом к лицу с девушкой, державшей в руках звезды. У нее были длинные вьющиеся волосы и голубые глаза, светлее каких я в жизни не видел.

Я сто раз удивлялся и изумлялся прежде, но до такой степени — никогда. У меня буквально язык отняло.

— Ну, — сказала она, — ты немного староват для игр, но можешь попробовать, если хочешь.

Я пялился на нее, не зная, что сказать, пока не понял, что она имеет в виду приклеенный к стене дома плакат с изображением горбоносого профиля. Я был не против поиграть, да, но «Приколи звезду к еврею» — это не совсем то, что было у меня на уме.

— Я ищу Фрэнсиса Митчема, — сказал я. — Он назначил мне здесь встречу.

Она посмотрела на меня, ее глаза сузились.

— Ты, должно быть, Терк, — сказала она. — Он ждет тебя.

Она развернулась и вошла в дом с легкой грацией человека, привыкшего к тому, что люди следуют за ней.

Мы прошли мимо нескольких женщин в кухне, которые метались между холодильником и шкафами, напоминая попкорн на раскаленной жаровне и время от времени взрываясь командами: «Возьмите тарелки! Не забудьте мороженое!» В доме тоже были дети, но постарше — лет девяти-двенадцати, решил я, потому что они напомнили мне самого себя, каким я был не так уж давно, — все они в восхищении смотрели на человека, который стоял перед ними. Фрэнсис Митчем оказался ниже, чем мне помнилось, — впрочем, в последний раз я видел его на трибуне. Густые седые волосы его были зачесаны наверх, и он рассказывал о Христианской идентичности.