Телевизор. Исповедь одного шпиона - читать онлайн книгу. Автор: Борис Мячин cтр.№ 68

Черногорские женщины, хоть и пользуются большим уважением, совершенно бесправны. «Слышь, ты! принеси, ты! эй, ты!.. разве не слышишь…» – вот обыкновенное обращение мужа к своей жене. Ежели муж застанет жену с любовником, он отрубит ей нос; мне рассказывали историю о том, как некий воевода догнал убежавшую с любовником жену, убил в поединке соперника, а жену закутал в кусок полотна, вымазанного салом и дегтем; потом он поджег полотно и хладнокровно любовался картиною погибели своей супруги, попивая из кубка вино. Пока мужчины воюют, женщины должны вести все домашнее хозяйство, стирать, убирать по дому, шить обувь и обрабатывать виноградники; правда, им запрещено пахать, пахота, как и война, считается исключительно мужским занятием; «Бог смеется, когда женщина пашет», – говорят черногорцы.

При всем том нет для черногорцев большего оскорбления, нежели оскорбление его жены, что является постоянным поводом к войне с турками или шкодерским пашой. В Турции и Албании просто не понимают, что нельзя относиться к черногорке так же, как к потуреченке; стоит сказать ей грубое слово, как она уже вспыхивает своими черными глазами, и вскоре вы обнаруживаете свой город осажденным всею Черногорией, свои крепости – разрушенными, а виноградники – сожженными. Черногорцы не прощают никого и ничего; они помнят всё, даже если бы речь шла о самых древних и забытых событиях.

– Проснись же! Я нашел тебе проводника…

Я протер слипшиеся глаза. Предо мною стояли Войнович и высокая светловолосая девушка с кнутом в руке, с голубыми и широкими, как у покойного Эмина, глазами; настоящая славянка, судя по очертаниям лица, если не считать по-восточному больших, как будто подбитых пухом губ. Ей было всего лет шестнадцать или семнадцать; на ней была вышитая крестиками и еще какими-то причудливыми узорами сорочка с широкими рукавами, рдяной, тоже вышитый сукман ^[257], а на ногах – кожаные сандалии, наподобие мокасин, которые я видел в книжках про американских дикарей. Лицо ее было строгим, суровым, и напомнило мне чем-то лютеранку Софью Ивановну, начальницу Смольного.

– Это Каля, – сказал Войнович, – она поможет тебе перебраться в русскую армию, через Метохию ^[258] и Болгарию.

Я поблагодарил его.

– Збогом, брат! – трогательно, но как-то привычно произнес Войнович, пожав мне руку и приобняв. – Может быть, еще встретимся… Во дворе лошадь, а в седельных сумках – весь необходимый провиант… А мне нужно назад, к морю, прости…

Гардемарин щелкнул штиблетами и вышел на улицу; я увидел в окно, как он садится на коня и уезжает.

– Почему он такой? – задумчиво проговорил я ему вслед. – Ласковый, но как будто обиженный. Как ежели бы у него была какая-то рана на душе…

– Ацко искал стать монахом, – сказала Каля. – Но архимандрит Мркоевич изринул его… Войнович поборолся с одним мужем, а по монашескому уставу така творить не може… А как раз в ту годину приехал русский служитель, и Ацко уплыл воевать на Бяло море…

Эта Каля очень странная, подумал я, и говорит почему-то на церковнославянском языке, как попадья.

В том же годе, госпожа моя Дарья Григорьевна, наши пираты и гардемарины осадили сирийский город Бейрут.

В Сирии же в то время были два враждовавших меж собою правителя: Джеззар-паша по прозвищу Мясник, босниец, которого хорошо знали некоторые наши черногорцы, и шейх Юсуф. По закону и обычаям в Бейруте должен был править Юсуф, однако Джеззар воспротивился этому и, соединившись с дамасским, алеппским и триполийским пашами, стал воевать против Юсуфа. Джеззар-паша привлек на свою сторону стоявший в Бейруте мавританский гарнизон, а на стороне Юсуфа выступил один местный народ – друзы. Их поддержал палестинский паша. Но этого было недостаточно, и друзы, понимая, что им не выстоять в разрозненном меньшинстве, обратились за помощью к русскому флоту. Ваш батюшка справедливо рассудил, что взятие Бейрута было бы выгодно и нашей кампании, так как означало бы окончательную блокаду турецкой торговли, и без того нарушенной славной победой в Чесменском сражении. А потому в Сирию был послан небольшой отряд под командой капитана Кожухова, ловкого малого, в свое время отказавшегося впустить в Кронштадтский порт низложенного императора. Уже на берегу Кожухов соединился с другим отрядом, под руководством моего брата Йована. Всё было готово к бою, ждали только союзных друзов.

И вот, представь себе, госпожа моя Дарья Григорьевна, как сирийскую пустыню оглашают дикими воплями сотни верблюжьих наездников, в белых с красным балахонах, с замотанными лицами. Клянусь богом, узрев сию картину, как будто из древних времен, я тайно ужаснулся. Мне показалось, что сии бедуины сейчас проткнут нас своими пиками и саблями, а затем пойдут проторенной дорожкой на Константинополь и Вену, и никакая армия не сможет остановить их завоеваний.

Но ничего такого не произошло. Наездники спешились и начали осматривать наше барахло: пушки, мортиры, ружья, ящики с ядрами и патронами.

– Ай, харашо! – говорили они. – Русский пушка – харашо!

Не прошло и часа, как наша стоянка превратилась в восточный базар; бедуины, русские, черногорцы, греческие пираты, палестинцы в клетчатых платках, – всё смешалось; как ежели бы игрок взял и бросил в сердцах на стол колоду карт, и она рассыпалась.

– Восто-о-ок, – с улыбкой проговорил наш переводчик, гвардии поручик Баумгартен (хотя правильнее было бы сказать, гвардии шпион).

Баумгартен запросто сидел на ящике с порохом и курил трубку с табаком, нимало не опасаясь, что от неосторожности или от жаркого сирийского солнца (было лето, самый разгар засухи) порох разорвется.

– Что же ты думаешь, возьмем мы Бейрут или нет? – спросил я у него первое, что пришло в голову.

– Мы-то возьмем, – засмеялся Баумгартен, – а вот за наших арабских приятелей я не уверен…

– Постой же, – сказал я, – ведь ты сам этих друзов где-то нашел и сделал с ними трактат…

– Нет, нет, – весело замотал головою поручик, – ты неправильно понимаешь. Ты рассуждаешь как просвещенный европейский человек, а нужно думать как думают на Востоке. Мы для них только выгодная сделка, коммерция. В бой друзы первыми не полезут, а будут отсиживаться в тени, поить верблюда, вздыхать, хлопать себя по бокам, разводить руками и придумывать сто тысяч причин для своего бездействия. А потом, когда мы возьмем город и откроем ворота, они влетят в Бейрут на всем скаку и начнут тащить всё, что плохо лежит. И это не потому что они плохие или злые, а потому что здесь так принято, со времен Магомета, и даже древнее.

– Зачем же тогда они нам?

– Затем, что лучше иметь их союзниками, нежели врагами. И потом, они хорошие проводники, которые знают каждую тропку, каждый кустик и водопой. Это их страна, и здешних обычаев нарушать нельзя…