Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 98

Но дело обстояло просто: Сахаров олицетворял неколебимую и неотвратимую правду. Однажды вечером во время первой сессии съезда Сахаров попросил Горбачева о встрече один на один. В воспоминаниях он описывает свое ожидание этой встречи:

“Мне был виден… весь огромный зал Дворца съездов, в это время погруженный в полумрак и пустой (лишь охранники стояли у далеких дверей). Наконец, примерно через полчаса появился Горбачев вместе с Лукьяновым — последнее не входило в мои планы, но делать было нечего. Горбачев выглядел уставшим (так же, как я). Мы сдвинули три стула в угол сцены за столом Президиума. На всем протяжении разговора Горбачев был очень серьезен. На его лице ни разу не появилась обычная у него по отношению ко мне улыбка — наполовину доброжелательная, наполовину снисходительная. Я сказал: «Михаил Сергеевич! Не мне говорить вам, какое трудное положение в стране, как недовольны люди и все ждут еще худших времен. В стране кризис доверия к руководству, к партии. Ваш личный авторитет упал почти до нуля. Люди не могут больше ждать, имея только обещания. В таких условиях средняя линия оказывается практически невозможной. Страна и вы лично стоят на перепутье перед выбором — или максимально ускорить процесс изменений, или пытаться сохранить административно-командную систему со всеми ее качествами. В первом случае вы должны опираться на ‘левые силы’ — можете быть уверены, что в стране найдется много смелых и энергичных людей, которые вас поддержат. Во втором случае вы сами знаете, о чьей поддержке идет речь, но вам никогда не простят попыток перестройки»”.

Другими словами: перейдите на сторону радикалов, ведь вы знаете, что они правы. Партийные аппаратчики, военно-промышленный комплекс — враги вам, что бы вы ни делали. Они предадут вас, как бы вы с ними ни заигрывали. Не обманывайте себя! Но Сахаров не смог достучаться до Горбачева.

Когда в Сибири начались забастовки, Сахаров, Ельцин, Юрий Афанасьев и экономист Гавриил Попов организовали в рамках Съезда радикальную оппозиционную фракцию — Межрегиональную группу. Это только обострило отношения Горбачева и Сахарова на II Съезде народных депутатов в декабре 1989 года. К чести Горбачева, он и здесь предоставил Сахарову слово, но когда тот зашел слишком далеко, оборвал его. “Все!” — рявкнул Горбачев, когда Сахаров стал рассказывать ему о десятках тысяч телеграмм, которые прислали ему те, кто требовал лишить партию монополии на власть. Дома Сахаров, расстроенный горбачевскими “полумерами”, даже написал в толстой тетради проект Конституции, предсказывая появление Евроазиатского содружества, членство в котором будет добровольным, а коммунистическая партия — лишь одной из многих. Подобно тому, как сахаровские статьи 1968 года предвосхищали перестройку, его проект Конституции предлагал идеи, которые вскоре станут казаться квинтэссенцией здравого смысла. (Три года спустя Горбачев скажет: “Если бы мы внимательнее прислушивались к Андрею Дмитриевичу, мы, возможно, чему-то научились бы”.)

14 декабря в 15:00 Межрегиональная группа провела собрание в Кремле. Сахаров выглядел усталым; во время чужих выступлений его клонило в сон. Ельцин позже скажет, что было видно, что Сахаров плохо себя чувствовал. Но тогда никто не обратил на это внимания, и собрание продолжилось. Сахаров произнес речь, которую, как обычно, не оценили по достоинству. Он сказал, что разочаровался в нынешней политике полумер, что оппозиция — единственная сила, которая может ускорить процесс реформ. Правительство Горбачева, по его словам, “ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться… Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки”. Он вновь призвал Горбачева отменить 6-ю статью Конституции, гарантировавшую КПСС монополию на власть. Когда собрание закончилось, Сахаров не сразу пошел домой, а встретился с журналистами из Казахстана в гостинице возле Кремля и дал им большое интервью.

Дома Сахаров сказал жене Елене Боннэр, что спустится в свой кабинет. Он хотел вздремнуть, а потом встать и написать еще одну речь. Он попросил Боннэр разбудить его в девять вечера. До утра ему предстояло многое сделать. “У меня завтра трудный день, — сказал он. — Предстоит бой на съезде”.

Когда Боннэр пришла будить мужа, она нашла его лежащим на полу в коридоре. Он был мертв. Позже Виталий Коротич говорил, что “в его смерти виновата, вероятно, тоталитарная система. Но я рад, что Сахаров успел нанести ей сокрушительный удар. Если Бог послал Иисуса, чтобы Тот искупил грехи человечества, то марксистский бог послал нам Сахарова, чтобы искупить грехи нашей системы”.

В девять утра 15 декабря депутаты бродили по огромному фойе Дворца съездов. Кто-то уже знал, что случилось, кто-то только узнавал, кто-то должен был вот-вот узнать. Близкие соратники Сахарова были убиты горем. Они стояли поодиночке или группами, не разговаривая, куря и глядя в окна на церкви и шпили кремлевских башен. Специалист по творчеству Достоевского Юрий Карякин, который вместе с Сахаровым основал “Московскую трибуну”, сказал мне, что страна лишилась “безошибочного нравственного ориентира”. Ельцин бесцельно ходил туда-сюда, размахивая руками, пока несколько журналистов не подошли к нему и не задали вопрос о Сахарове. Ельцин явно обрадовался, что у него появилось дело, что ему надо общаться с прессой: “Мы должны дойти до конца по дороге, проложенной Сахаровым. Это наш долг ради памяти Сахарова, ради страданий, которые он претерпел”. Казалось, что он разговаривает сам с собой.

Горбачев, которому, как обычно, требовалась поддержка большинства депутатов, политиканствовал. Ему понадобилось несколько лет, чтобы в полной мере признать значение Сахарова, а пока он предпочел не объявлять самому о смерти Сахарова и даже не упоминать об этом с трибуны. Он выразил соболезнования на страницах либерального еженедельника “Московские новости”, но перед депутатами этого не сделал. Огромное упущение. В председательском кресле в тот день сидел один из самых твердолобых консерваторов в политбюро — Виталий Воротников. Его вахта началась в десять утра. Воротников поднялся с места и монотонным голосом объявил, что “один из величайших ученых в стране и выдающийся общественный деятель” Андрей Дмитриевич Сахаров скончался. “Его вклад в обороноспособность страны огромен и уникален”, — сообщил он. Но когда речь зашла о политике, Воротников прибег к эвфемизмам: “Объективный анализ разнообразных аспектов его деятельности — дело истории”. Ни слова ни о диссидентском движении, ни о новой оппозиционной группе, ни о нравственном образце, ни о лидерстве Сахарова.

После этого мы все встали, чтобы почтить память Сахарова минутой молчания.

Горбачев позволил Воротникову продолжать заседание как ни в чем не бывало. Люди, близкие к Сахарову, были поражены, что заседание не перенесли на завтра и что в день похорон не был объявлен национальный траур. Илья Заславский, тридцатилетний инженер, с детства страдавший заболеванием крови, вышел на трибуну, опираясь на костыли. Он представлял Октябрьский район Москвы. Перед заседанием Заславский подошел к Горбачеву и попросил объявить в стране день траура. Горбачев отказался, ответив, что это “не принято”. И сейчас Горбачев прекрасно знал, что скажет Заславский. Не успел молодой депутат открыть рот, как Горбачев строго велел ему: “Сядьте!” Заславский не сдвинулся с места. Горбачев снова потребовал, чтобы тот сел. И снова Заславский не шевельнулся: он ждал, когда депутаты перестанут переговариваться и выслушают его. Сбоку подскочил какой-то угодливый субъект и попытался “помочь” Заславскому спуститься. Заславский смерил его убийственным взглядом боксера, смотрящего на ринге на зарвавшегося соперника. Непрошеного помощника как ветром сдуло. Горбачев оказался перед выбором: согнать с трибуны инвалида за то, что он собирается помянуть скончавшегося святого, или сдаться. Это было примечательное зрелище. Даже мне с балкона — благодаря биноклю — была видна ярость во взгляде Горбачева. Но он уступил. Заславский потребовал объявить национальный траур. Председатель ответил, что предложение будет принято к рассмотрению. Предложение рассмотрено не было.