Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 77

У комбината была своя пульмонологическая клиника. Доктор Наталья Попкова рассказала мне, что у них перебывали тысячи пациентов — рабочих и их детей, — и все они страдали от “того, что идет с комбината”. “Все пациенты ненавидят этот комбинат. Они знают, из-за чего болеют, но разве у них есть выбор? Куда им ехать?”

Аппаратчики, управлявшие комбинатом и всем городом, мастерски предупреждали политические конфликты с рабочими. Комбинат владел всем в городе — от канализации до трамваев. Директора комбината распоряжались запасами продовольствия и товарами, полученными по бартеру с Запада и лежащими на складах. В обмен на металлолом компании из ФРГ или Японии предлагали комбинату телевизоры, стиральные машины, пылесосы. Эту технику начальство использовало для подкупа рабочих.

“Мы — бедные люди, — объяснял мне городской судья Виктор Сероштанов. — Кинут нам кусочек мяса, видеомагнитофон или что-нибудь в этом роде — и мы счастливы. Можно сказать, что иностранные компании, которые ведут дела с комбинатом, участвуют в поддержании своего рода колониальной системы”. Когда в 1989 году парторганизация комбината заподозрила, что назревает забастовка, она посоветовала начальству по дешевке продать рабочим несколько бочек пива. Когда угроза забастовки миновала, кончилось и пиво. “А что мне делать? — спрашивал меня рабочий комбината по имени Виктор Аюпов. — Бастовать и голодать? И что потом?”

Казалось, что из этой ловушки нет выхода, как нет способа уйти от советской системы. Пока в больших городах радовались гласности и новому парламенту, подавляющее большинство советских граждан чувствовало себя загнанным в угол. Они были шестеренками в системе, которая притесняла их и к тому же не могла обеспечить хоть сколько-то сносную жизнь. “Наши рабочие — солдаты, ударные войска, которые обслуживают машину, — сказал мне Олег Валинский, либеральный депутат Магнитогорского городского совета. — Они носят башмаки, которые им выдает комбинат. Они медленно убивают себя на этой работе, а потом идут домой совершенно выпотрошенные. Мы построили город роботов”.

В первые годы гласности “Московские новости”, “Огонек” и другие либеральные издания только намекали на связь между 70-летним правлением КПСС и катастрофическим состоянием государства. В 1989 году, в год чудесных превращений в Европе, советские граждане впервые сами могли проследить эту связь. 26 марта состоялись первые выборы по многопартийной системе в орган государственной власти — Съезд народных депутатов. Невзирая на совет Александра Яковлева расколоть партию, отделить прогрессистов от консервативного большинства, Горбачев был уверен, что, укрепив правительство и создав Съезд, он сможет уменьшить влияние депутатов от КПСС.

В месяцы, предшествовавшие голосованию, я провел не один вечер на встречах с избирателями и дебатах в Москве, Ленинграде, Прибалтике, в провинции. Вопросы поднимались разные. В Прибалтике, разумеется, основным вопросом была независимость или дистанцирование от Москвы. В российской провинции людей больше волновали пустые магазины и состояние народного хозяйства. Но всюду говорили о свободе, о необходимости учиться демократии. Люди, которым впервые предоставили право политического выбора, вели себя и растерянно, и оживленно. Раньше они не имели опыта участия в настоящих дебатах, настоящих выборах — и немедленно ухватились за такую возможность. Особенно это чувствовалось на моем избирательном участке — в Октябрьском районе Москвы, где жил и Горбачев.

Однажды днем в январе, отработав январскую смену, служащие и рабочие станкостроительного завода “Красный пролетарий” пришли в актовый зал, где их ждал директор Юрий Иванович Кириллов. Впервые он им улыбался, демонстрировал заботу, заискивал. Он был похож на ведущего телеигры, одетого в плохой костюм. Он жал направо и налево руки, похлопывал по плечам — в общем, всем своим видом показывал, что 325 “избирателей” из шести тысяч рабочих единогласно выдвинут его своим кандидатом на мартовских выборах.

Рабочие, засунув тяжелые шерстяные пальто под кресла, расселись по местам и быстро выбрали секретаря и председателя. Председатель вызвал на трибуну мастера цеха Николая Блинкова. Блинков зачитал длинную официальную речь: он говорил о “серьезнейшей ответственности” политической реформы. “В прошлом было много ошибок при выдвижении кандидатов, — признал он. — Вот почему сейчас мы так волнуемся”. Затем, “не откладывая”, он назвал кандидатуру Юрия Ивановича Кириллова. Кириллов, сидевший в первом ряду в окружении своих замов, грациозно скрестил ноги и улыбнулся. Он чувствовал себя здесь хозяином. Встреча шла замечательно, как он и планировал. Рождение демократии проходило как нельзя лучше.

“Этот человек, — Блинков указал на Кириллова, — простой советский труженик. Он не испорчен рукоплесканиями”. Блинков хвалил Кириллова за “прекрасные” два года, которые он провел в чине директора, за его “потрясающее умение решать проблемы”, за “превосходные” отношения с рабочими, за “поразительную” способность помнить каждого по имени. В первых рядах Кириллову аплодировали бурно, в середине — пожиже.

Тут кто-то сидевший сзади у прохода задал Блинкову первый неудобный вопрос:

— А другие кандидаты есть?

Наступила напряженная тишина. Этого вопроса сценарий явно не предусматривал. Блинков моргнул, затем обвел взглядом первый ряд. Глаза у него сделались, как у испуганного кролика. Но насельники первого ряда ничем не могли ему помочь, в том числе Кириллов. Они, как и Блинков, не подумали о том, что демократия — дело хлопотное.

Блинкову оставалось только признать очевидное. “Когда я шел сюда, мне сказали, что никто из рабочего коллектива других имен не называл”.

Председатель выпроводил Блинкова с трибуны и вызвал нескольких рабочих, которые должны были воздать хвалу Юрию Ивановичу. “C того дня, как он переступил заводской порог, он показал себя хорошим организатором, — сказал рабочий по имени Сергей Худяков. — Благодаря ему у нашего завода есть в Крыму дом отдыха для рабочих”. Комсомольский секретарь поклялся в верности Юрию Ивановичу от лица “нашей молодежи”. Еще один мастер цеха говорил о “щедрости души” и “высоком интеллекте” директора.

Конца восхвалению не предвиделось. На целый час встреча превратилась в инсценировку заседания брежневского ЦК года 1978-го: елейные славословия, удушливая скука. Кириллов совершенно растаял в своем кресле и только улыбался монаршей улыбкой.

Но в тот переходный момент, когда отзвучала последняя речь и вот-вот должны были приступить к голосованию, разразился скандал. Слова попросил лысеющий инженер Виктор Оскин.

— Вы не записывались! — заявил председатель.

В зале засвистели. Кто-то крикнул, что пора учиться демократии. В общем, Оскина пустили к микрофону.

— У меня только один вопрос, — произнес он. — У Юрия Ивановича и так много обязанностей. Когда же он будет успевать заниматься законотворчеством?