Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 76

“У нас в интернате есть даже несколько членов партии, которые по полжизни или больше отработали в колхозах, — рассказывала Матреева. — Но нет никого, кто бы хорошо относился к коллективизации. Они говорят о коровах, курах, о том, как все было их собственное и как они вели свое хозяйство. А потом у них все отняли”.

В интернатской столовой был вспученный линолеум, портрет Ленина и тусклое освещение лампами дневного света. Беззубые грузные старухи в деревенских платках торопливо рассаживались по местам. Мужчины ели в другой комнате, их было немного: большинство мужчин из окрестных деревень погибли на войне. Перед каждым стариком стояла тарелка супа, лежала алюминиевая ложка и два маленьких кусочка черного хлеба. Зоя Матреева, 40 лет честно служившая государству, хотела предъявить мне доказательства своих слов.

— Бабушки! — обратилась она к своим подопечным. — Может, вы расскажете гостю, что вы помните о старых временах? Когда еще колхозов не было?

Старухи перестали размешивать в супе сметану и взглянули на нас.

— Эти здоровенные колхозы загубили деревни, а пользы от них никакой, — сказала одна. За ней заговорили другие.

— Из нашей деревни шесть семей забрали, больше мы их не видели.

— В моей деревне было 120 домов. А теперь десять, да и то одни дачники там, они на выходные приезжают из города. Они сад садят, а не огород.

— Я всю жизнь горбатилась, кормила государство. Теперь пусть оно меня кормит.

— Мои внуки не знают, что с землей делать. Даже дети мои лошадь от коровы не отличат. И это, что ли, новые “хозяева земли?”

— Старшие учат младших, как жить. Старшие работают и оставляют младшим свое наработанное, чтобы те продолжали. А теперь что ж, когда все порушено. Все-все. Вы что думаете, это можно восстановить за день? За пять лет?

Понемногу старые женщины умолкли. Они были рады, что к ним пришел гость и задал им вопрос. Но от воспоминаний они помрачнели и быстро устали. Они стали есть.

Магнитогорск

В разгар Великой депрессии молодой социалист из Филадельфии по имени Джон Скотт решил оставить науку и принять участие в “самом громадном социальном эксперименте в мире” (так тогда писал журнал The Nation). Скотт приехал в Москву в 1932 году: ему не терпелось увидеть будущее. Сталинские чиновники не задумываясь отправили Скотта и сотни других американских социалистов на одну из “героических строек” первой пятилетки: на Магнитную гору, в уральский город Магнитогорск, стальную столицу СССР.

Скотт увидел, что Магнитогорск — это одна гигантская стройка: рабочие трудились по 18 часов в сутки, семьи жили в палатках и хлипких бараках. Подавляющее большинство рабочих приехали сюда не по идеологическим причинам, не из приверженности идеям социалистического “светлого будущего”, а в принудительном порядке. Здесь было много крестьян, согнанных с их земли коллективизацией. Скотт видел священников, которые в своих рясах кололи кирками уголь и возили его на тачках, видел, как рабочие погибали под упавшими балками. Но в своих воспоминаниях о жизни в Магнитогорске в 1932–1938 годах, названных “За Уралом”, Скотт, несмотря на все это, вспоминал город, полный жизни: “Десятки тысяч людей терпеливо выносили невероятные трудности, чтобы построить доменные печи, и многие делали это по своей воле, охотно, с безграничным энтузиазмом, которым с первого дня своего приезда заразился и я”.

В годы войны Магнитогорск стал городом-легендой. Здесь производилась сталь для половины всех советских танков и трети артиллерийских орудий, поэтому здешние заводы стали называть “могилой Гитлера”. Но война кончилась, а Магнитогорск продолжал жить по законам военного времени. Для высокого начальства, московских министров, успех имел только количественное измерение. Их не заботило, что в других странах начали производить легированную сталь, благодаря которой вес холодильника снизился со 180 килограммов до 45; их не заботило, что атмосфера над городом была так загрязнена, что ядовитые облака не пропускали до 40 % солнечного света. Магнитогорский металлургический комбинат имени Ленина, крупнейший в мире, продолжал в отрыве от мировых достижений бить рекорды. Девиз был один: “Больше стали!”

“Магнитогорск — классический сталинский город, — рассказывал мне корреспондент местной газеты «Магнитогорский рабочий» Алексей Тюплин. — Мы создали автономный моногород, который не желает знать ничего о культурном, экономическом, политическом мировом развитии. Мы как существовали, так и существуем ради механизма, который даже не работает”. В 1960-х премьер Алексей Косыгин предложил провести масштабное переоснащение: заменить устаревшие мартеновские печи на более эффективную изотермическую обработку стали, которая применялась во всем мире с 1950-х. Брежнев и прочие члены политбюро сочли проект слишком дорогим. “Им была нужна только сталь, — сказал мне Дмитрий Галкин, работавший директором комбината при Брежневе. — Больше их ничего не волновало”.

Я провел в Магнитогорске неделю в гостях у городского судмедэксперта Олега Ефремова. Олегу было 40 с небольшим, и у него был кашель курильщика, неотступно мучивший его. Правда, Ефремов не курил. Как и большинство жителей Магнитогорска, он страдал от другой вредной привычки: вдыхать воздух. “Надо бы перестать дышать”, — говорил он.

Мы встали рано утром и поехали на вершину холма, чтобы я своими глазами увидел самый большой в моей жизни моногород. Комбинат имени Ленина, стоявший на левом берегу Заводского пруда, растянулся на 11 километров. Он работал днем и ночью и в год выдавал 16 миллионов тонн стали. Из труб непрестанно шел ядовитый дым: неприятная на вид смесь желтого, серого, зеленого, голубого цветов, менявшаяся в тонах в зависимости от освещения. По подсчетам местного комитета по экологии и природопользованию, за год индустрия города выбрасывала миллион тонн отходов. “Нас здесь живет 430 тысяч. Это значит — больше чем по две тонны на человека”, — говорил председатель комитета Юрий Заплаткин. На спутниковых снимках видно, что зона загрязнения воздуха и почвы вокруг комбината тянется на 190 километров в длину и 65 километров в ширину. Зимой здесь лежит черный снег, летом растет чахлая бурая трава.

По словам Олега, так или иначе 90 % детей в Магнитогорске страдают от болезней, связанных с местной экологией: хронического бронхита, астмы, аллергии, даже рака. Комитет по экологии сообщал, что число детей с врожденными пороками развития с 1980 по 1990 год удвоилось. Утром в городском морге Олег осматривал трупы. Рабочий с коллапсом легких. Девочка, умершая то ли от астмы, то ли от порока сердца, то ли от того и другого вместе.

Олег жил на “хорошей стороне” Магнитогорска, “плохая сторона” была на левом берегу пруда, с подветренной стороны от комбината. Среди худших в городе был один из самых старых его районов — Парк металлургов. Воздух здесь был особенно зловонный, загазованный: вкус пыли чувствовался во рту. Из окон жилого барака безучастно смотрели на улицу пожилые женщины. Дети были грязные, как малолетние оборванцы с улиц Лимы. В восемь утра в поликлинику на проспекте Металлургов приходили группы детей по 12 человек: они облучались ультрафиолетом и пили “кислородный коктейль” — густой напиток из фруктового сока, трав и сахара, насыщенный чистым кислородом. Взрослые приходили глотнуть немного газа из кислородного баллона.