Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 136

Эти люди много лет мечтали о социализме с человеческим лицом. Их успокаивала мысль, что путь к нему прокладывает знакомый рулевой — партия. Ведь все они были ее членами! О том, что могут быть и другие партии, они не думали: это было чем-то чужеродным, буржуазным. Их коробила дерзость таких людей, как Борис Ельцин и Витаутас Ландсбергис. Тому же Егору Яковлеву Ельцин был всегда антипатичен: ему не нравилось, как тот нападал на Горбачева, как себя вел. А теперь единственной надеждой людей из “Московских новостей” и всего их поколения остались те, кого Горбачев презрительно называл “так называемыми демократами”.

“Литовская трагедия не должна вызвать в нас чувство отчаяния и полной безысходности. В противостоянии наступлению диктатуры и тоталитаризма наши надежды связаны с руководителями республик, их союзом и взаимодействием”.

В “Независимой газете” о прозрении “Московских новостей” говорили с жалостью и снисходительностью. “На самом деле я никогда не мог понять, почему эти люди решились на свой демарш, только когда в Вильнюс въехали танки, — сказал мне позднее Игорь Захаров. — Вот так же иногда невозможно понять, почему женщина, 20 лет прожившая с ненавистным мужем, после какой-то ерунды вдруг решила встать, хлопнуть дверью и больше не возвращаться”.

Возможно, молодым было и не суждено этого понять. Редакторы “Московских новостей” пережили долгое, мучительное пробуждение от мечтаний и снов. Вскоре после литовских событий Егор Яковлев пригласил Карпинского и еще нескольких друзей к себе на шестидесятилетний юбилей. “Встретились люди, не знавшие, что сказать друг другу, — вспоминал сын Яковлева Владимир, редактор деловой газеты «Коммерсантъ». — Вся их энергия улетучилась, мир больше им не принадлежал. А как вести себя в этом новом мире, они не знали. Обычно папин день рождения был шумным праздником. Но в этот раз все сидели молча, как в воду опущенные. Они были совершенно сломлены”.

Пока газетный мир переживал драму поколений, жестокая битва шла за телевидение. То, что бойня в Вильнюсе произошла возле бетонной телебашни на окраине города, было симптоматично: происходившая революция воевала за умы всех граждан Советского Союза. “Картинка в телевизоре — это все”, — заметил когда-то Александр Яковлев. И теперь это понимали обе стороны. Для реакционеров возвращение контроля над телевидением означало бы не только символическую победу над демократами. Это стало бы действительно началом их конца.

Когда через неделю после стрельбы в Вильнюсе я приехал туда, молоденькие советские солдаты еще стояли вокруг телебашни, охраняя ее как самую большую драгоценность во всей Литве. Возможно, так оно и было. На плечах у солдат висели калашниковы, на лицах застыло напряженное и немного напуганное выражение. Это были мальчишки — восемнадцати-, девятнадцати-, двадцатилетние. Многие вообще не понимали, что здесь произошло. Те части, которые пытались захватить власть в городе, уже были выведены из республики.

За сетчатым забором, на косогоре поодаль от башни, литовский скульптор поставил вырезанную из дерева статую плачущего изможденного Христа — образ словно с картин Гойи. Местные жители превратили статую в место паломничества, туда приносили свечи и цветы. Приходили подростки, садились на мокром холме, ставили записи литовских народных песен, смотрели в блеклое зимнее небо.

А в нескольких километрах от башни тысячи сторонников независимости Литвы соорудили вокруг здания Верховного Совета баррикады, готовясь отразить следующее нападение. В ход пошли огромные бетонные блоки, арматура, мешки с песком, автобусы, трамваи. Люди несли дежурства на холодной улице, некоторые грелись у огня, горевшего в железных бочках. Кто-то развел индивидуальный костер из экземпляров “Истории КПСС”. На колючей проволоке, преграждавшей вход в Верховный Совет, висели символы народного возмущения: игрушечные автоматы, водяные пистолеты, детские рисунки танков. Были портреты Горбачева: Горбачев в образе убийцы, Горбачев целуется со Сталиным, Горбачев запихивает литовцев в мясорубку. На проволочные колючки были наколоты красные партбилеты — изгородь была как будто осыпана осенними листьями. Внутри здания все тоже ждали следующей акции. Не могли же они остановиться на одной телебашне? Ландсбергис не покидал здания, ночью на пару часов укладываясь спать на диване в своем кабинета. Он отказывался уходить домой — боялся похищения или еще чего похуже. Мальчишки, дезертировавшие из Советской армии, вызвались на роль охранников. Они были вооружены древними охотничьими винтовками, ржавыми ножами и массивными револьверами, похожими на реквизиты из вестерна. Наверху, в пресс-центре, молодые волонтеры рассылали в новостные агентства по всему миру факсы и телексы: сводки событий, просьбы о помощи, официальные обращения председателя Верховного Совета. Телевизоры были включены круглосуточно. Чтобы понять, что знает мир о литовских событиях, мы смотрели British Sky и CNN, а чтобы следить за московской пропагандой — программу “Время”. Когда стало ясно, что война в Заливе полностью вытеснила в западных СМИ вильнюсский кризис, литовцы впали в уныние. То и дело кто-то приносил слух, от которого люди вздрагивали: “Сегодня штурм”, “Завтра войска войдут в Латвию”, “Строят баррикаду на крыше, чтобы там не могли сесть вертолеты”. Литва была на грани нервного срыва, но не собиралась сдаваться.

“Почему это мы не победим?” — спрашивал Ландсбергис.

Поначалу некоторые московские журналисты предпринимали героические усилия обойти цензуру и рассказать о происходящем. Смельчаки из ночной программы “Телевизионная служба новостей” (ТСН) показали, как солдаты избивают литовцев около телебашни. Ленинградская телепередача “Пятое колесо” также пустила в эфир запись с избиениями и стрельбой.

Однако новый кремлевский ставленник, жутковатый персонаж по имени Леонид Кравченко, быстро пресек распространение информации о литовских событиях. Как глава Гостелерадио, бюрократической махины, объединяющей службы ТВ и радио, Кравченко снял с эфира почти все крупные программы, осмелившиеся давать объективную информацию. Он закрыл программу “Взгляд” (храбрейший из тележурналов эпохи гласности), ввел цензуру на ТСН и задавил на корню робкие попытки проявить независимость в программе “Время”, вернув ее к формату золотого брежневского времени.

Как-то раз в Верховном Совете репортер спросил у Кравченко, чего он хочет от телевидения.

— Объективности, — ответил Кравченко.

— А кто решает, что объективно?

— Я решаю.

Кравченко прямо объявил, что центральное телевидение должно выражать взгляды президента, а не нападать на него. “Государственное телевидение не имеет права критиковать руководство страны”, — сказал он в интервью “Независимой газете”. Заменить закрытые программы получилось с помощью цинизма и изворотливости. Если раньше партийное руководство снимало у народа стресс целителем Кашпировским, то теперь эфир заполнился всякой развлекательной чепухой. Сенсацией стало “Поле чудес” — малобюджетная телеигра, содранная с американской Wheel Of Fortune. Из желающих участвовать в программе выстроилась очередь, призами были такие чудеса, как кольцо с горным хрусталем или пачка “Тайда”. При Кравченко на советском ТВ появились: профессиональный рестлинг, серия интервью журналиста и телеведущего нескольких ток-шоу Херальдо Риверы с карликами-трансвеститами, мини-сериал “Элвис”, слащавые документальные фильмы о Второй мировой и чешская мыльная опера “Больница на окраине города”. Кравченко был готов пробовать на массовом зрителе разный дурман и смотреть, какой окажется эффективнее. На следующий день после побоища в Вильнюсе, когда по всем литовским городам проходили траурные марши в память о погибших, Кравченко запустил в эфир телеварьете “Александр-шоу” — образчик такого дурновкусия, что Уэйна Ньютона стошнило бы ^[140].