Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 117

Молодые люди, вышедшие 1 мая на Красную площадь, изменились не только в интеллектуальном отношении. Многие из них были обычными людьми, если только их жизни — жизнь рабочего, студента или лифтера — можно было считать обычной. Хотя интеллектуалы, их статьи и книги наилучшим образом отобразили то время, феномен перестройки также был связан с реабилитацией бессознательного, с освобождением “Оно” — инстинктивных влечений, подчиненных принципу удовольствия. Это было Оно секса, самовыражения, рок-н-ролла, материальных потребностей и даже самых низменных влечений, Оно желтых публикаций о кровавом прошлом или о погубленной природе.

Так, война в Афганистане стала для молодежи одной из многих причин презирать все, что хоть немного пахло советской казенщиной. Худшим оскорблением стало слово “совок”. Называть кого-то совком означало считать его ограниченным, нахрапистым, слабым, ленивым, раболепным, лицемерным. Десятилетиями советское телевидение и пресса представляли Запад загнивающим империалистическим болотом, адом для несчастных бездомных, теперь же они романтически живописали “заграницу” как земной рай. Фильм “Маленькая Вера”, с жестким натурализмом показывающий советскую семейную жизнь, стал лидером проката. Но людям скоро приелось разглядывать в зеркале собственное неприглядное отражение. Государственная киноиндустрия быстро сообразила, что делать кассовые сборы можно, закупая голливудское кино: фильмы про серферов, второсортные полицейские триллеры, “Порки-2” — все низкопробно развлекательное.

В Ленинграде я познакомился с уже немолодым человеком по имени Коля Васин. При Брежневе он был настоящим диссидентом, но почитал не Джефферсона и Милля, а Чака Берри, Кита Ричардса и, главное, Джона Леннона. “Освобождать может многое, — рассуждал он под звуки «Белого альбома». — Меня освободил голос Джона Леннона”. С начала 1960-х он и его друзья переписывали записи западной рок-музыки и слушали их с такими же чувствами запретного наслаждения и откровения, как интеллигенты, читавшие ночью Сахарова на папиросной бумаге. Он рассказал мне, что, когда он начинал слушать рок-н-ролл, записей достать было невозможно. Тогда еще не было аудиокассет. “У нас были друзья в больницах, они крали для нас ненужные рентгеновские снимки, — вспоминал Коля. — У кого-нибудь находилась примитивная звукозаписывающая машина, и музыку переписывали, прорезая дорожки в снимках. Так что песня Фэтса Домино звучала из запечатленного когда-то на пленке чьего-то сломанного бедра. Это называлось «на костях»”.

Крохотная квартира Коли Васина, увешанная и уставленная битловскими сувенирами и оборудованная бобинным магнитофоном, стала для рок-н-ролльной тусовки эквивалентом сахаровской кухни. Каждый рокер и джазмен в Ленинграде — советском Ливерпуле — здесь отмечался, засыпая в углу после ночного бдения. Местная рок-сцена была достаточно интересной: Коля, Алекс Кан и еще несколько человек основали рок-клуб на улице Рубинштейна, а группа Бориса Гребенщикова “Аквариум” по уровню оригинальности не уступала лучшим командам Запада. Но самым важным был не собственно советский рок-н-ролл, а то, что рок-н-ролл открывал молодым ребятам большой мир.

Советский режим давно беспокоился по поводу соблазнов западной поп-культуры. Даже самые тоскливые идеологи, никогда не бывавшие западнее Минска, знали, что по какой-то причине Джеймс Браун и The Rolling Stones представляют почти такую же опасность, как Хельсинкская группа и “Голос Америки”. Наши противники пытаются воздействовть на юношескую психику “программами сомнительного свойства”, — объявил в 1983 году Константин Черненко на пленуме ЦК. Партийная молодежная газета “Комсомольская правда” писала о рок-н-ролле: “Те, кто попадается на эту удочку, играют на руку нашим идейным противникам… откладывают в несформировавшихся умах ядовитые семена чуждого нашему обществу образа жизни”. А в 1989-м и 1990-м “Комсомольская правда” уже на голубом глазу сообщала последние новости о Pink Floyd, Talking Heads и феномене хип-хопа. Приехав в Пермь, чтобы побывать в лагере, я услышал доносившиеся из овощного ларька странные булькающие звуки. Так я познакомился с русским рэпом.

Вслед за рок-н-роллом явились сексапильные наряды, кроссовки Reebok, реклама, McDonald’s. Идеологам и националистам, ностальгирующим по вымышленному прошлому России, Purple Rain и Metallica казались большей угрозой, чем фондовая биржа на площади Революции. Уже и консерваторы соглашались, что благосостояние — благо для страны, а в каждом номере “Молодой гвардии” или “Нашего современника” неизменно появлялись страстные статьи о порочной рок-музыке, вытесняющей исконную славянскую музыку. “Рок-концерты стали бичом и язвой нашего времени, — писали Валентин Распутин, Василий Белов и Юрий Бондарев, известные романисты и культурные консерваторы. — Поп-музыка с ее отупляющей, монотонной, пустой пульсацией и бессмысленными текстами, лишенными всякой поэзии, сталкивают одно поколение молодежи за другим в духовную пропасть” (Правда 11.11.1987). Либеральным выглядело мнение Яковлева: “Это не мое, но я не думаю, что запрет — это выход” ^[108]. Лигачев, со своей стороны, хлопотал, чтобы Элтону Джону не дали визу в СССР. Боюсь себе представить, какие санкции Егор Кузьмич захотел бы применить к Айс-Ти или Public Enemy.

Большинство кремлевской верхушки на Западе никогда не были. Те, кто бывал, не выходили за рамки официального визита. Неслучайно первыми советскими людьми, много путешествовавшими по западным странам перед приходом к власти, были двое ключевых деятелей перестройки, Горбачев и Яковлев. Бог знает, каких ужасов нафантазировали себе консерваторы, представляя Советский Союз, когда Запад и Восток “сойдут со своих мест”. Впрочем, можно было догадаться. Когда в 1990 году молодой активист Роман Калинин зарегистрировал в Моссовете гей-газету “Тема” и стал публиковать там частные объявления и вполне сдержанные статьи о жизни гей-сообщества в Москве, “Правда” написала о “Теме”, что из ее материалов некрофилы могут узнать, где им найти трупы, а педофилы — где купить детей. Калинина это не смутило. Он начал раздавать листовки, призывая к демонстрации за права гомосексуалов: “Превратим квадратную Красную площадь в Розовый треугольник”.

В глазах старшего поколения, наконец отказавшегося от коммунистических грез, Запад выглядел самодовольным победителем, кичащимся своими достижениями. Для них мечты об утопии остались в прошлом, в настоящем были ГУЛаг и McDonald’s. Как тут было не заказать бигмак?

А для молодых Запад был мечтой. По сравнению с коллапсом их родной страны проблемы Запада казались смешными. Ну да, Запад романтизировали, и что с того? Язык не поворачивался говорить о спаде американской экономики с тридцатилетней женщиной, которая уже пять лет была в разводе с мужем, но была вынуждена жить с ним под одной крышей, потому что ей некуда было переехать. В 1990 году в книжных киосках как горячие пирожки расходилось руководство “Как найти работу в Америке”, а следом — “Как найти работу в Европе”. Тяга ко всему западному производила душераздирающее впечатление. Несколько недель кряду я наблюдал за съемками фильма “Русский дом”. Для экранизации романа Джона Ле Карре режиссер Фред Скеписи выбирал исключительно самые шаблонные, открыточные декорации. Съемки обслуживали десятки молодых русских людей, работавших переводчиками, статистами, техническими помощниками. Моей собеседницей чаще всего была девушка по имени Кира Синельщикова, помогавшая американцам общаться с русскими членами съемочной группы. Я наблюдал за тем, какими глазами Кира взирала на Голливуд, как она упивалась присутствием мировой знаменитости Мишель Пфайффер. Она была буквально зациклена на том, как все организовано, какая используется техника, как относятся к звездам. Иногда ее смешила уверенность американцев, будто они “снимают подлинную Россию”, то есть Красную площадь, храмы Троице-Сергиевой лавры, блистательные парки Ленинграда. Через несколько недель после окончания съемок Кира вернулась к своей работе экскурсовода в ленинградском Музее революции. Мы договорились пообедать вместе, и я зашел за ней на работу. Было позднее утро. Кира вела экскурсию — группу скучающих туристов из Воронежа и Сибири. Она рассказывала им о “замечательных” документах из собрания музея, об “уникальной” коллекции личных вещей Ленина. Туристов рассказ не трогал, Киру — еще меньше. Я редко встречал людей с такими пустыми глазами.