Поклонение волхвов - читать онлайн книгу. Автор: Сухбат Афлатуни cтр.№ 199

Вытаскивает из-под пледа руку, ищет часы. Снова зажигает свет.

Полпятого утра.

Николай Кириллович поднимается, уходит в коридор, шум смываемой воды. Возвращается с пузырьком в руках, стучит им о пиалу, разносится запах валокордина.

Снова поднимает книгу. Не открывает, глядит на обложку.

Прот. Кирилл Триярский.

Поклонение волхвов.

Книгу передал ему Збигнев. Збигнев Гренэ, единственный зарубежный участник вместо намеченных трех. Полуполяк, музыкальный критик, удивленный и небритый. Должен воплощать собой прогрессивную музыкальную культуру Запада.

За окном шумят листья. Вторая или третья серия дождя. Если бы не сердце, можно было бы разогреть кофе.

«Сияй, сияй, Дуркент…» – запевает с улицы детский хор. Николай Кириллович захлопывает форточку.

* * *

Девять дней назад все еще казалось нормальным. Да, запретили «Лира». Но Садык летел в Ташкент, надеялся и хлопал артистов по плечу. В аэропорту всей труппой пили шампанское, облили стюардессу. Николай Кириллович летел тем же рейсом – на похороны Алексея Романовича.

Похороны были быстрыми и организованными. Отчим лежал, обложенный гвоздиками, рядом стояла Анастасия Дмитриевна и всем кивала. Всем заправляли какие-то люди в черных костюмах. Пока отпевали в церковке на Боткинском, костюмы топтались снаружи. Николай Кириллович заметил среди них Казадупова, тот поздоровался, выразил то, что принято в таких случаях выражать, и исчез. Над могилой выступали какие-то хриплые старики, Николай Кириллович катал ботинком сухой шарик чинары. Только один старик вспомнил что-то живое, про Дуркент, но тут пошел дождь. Толпа обросла зонтами, гроб опустили и закидали намокшей землей. Анастасию Дмитриевну подняли и увели в автобус. Он постоял, пока все уходили, чувствуя, как капли текут по волосам.

Дуркент, в который он вернулся, был уже другим.

В самолете с ним летели журналисты и эстрадники. По салону гуляла бутылка с коньяком. Перед депутатским залом плясала под мелким дождем самодеятельность.

За три дня в городе сняли строительные леса, все дочистили, докрасили и доразвесили огней. В магазинах появился финский маргарин, в Универмаге выбросили болоньевые плащи. Город горел, сиял и стоял в очередях, запасаясь маргарином и плащами до следующего своего тысячелетия. На месте снесенной Бешсарайки лениво шевелилось колесо. Возле колеса стояли комната смеха и планетарий, напоминавший мавзолей Малик-хана, гремел репродуктор. Везде крутили песню «Сияй, Дуркент!».

– Ты – нашей славы монумент, овеян древностью легенд. Ты вечно юн, о мой Дуркент! – неслось над городом. Николай Кириллович сжимал губы.

Это была просьба Синего Дурбека. Песня к юбилею, на слова какого-то народного поэта. На скорую руку написал, оркестровал. Где-то в Москве записали, спела молодая певица с молдавской фамилией. Попросили сделать переложение для хора мальчиков. «И камень твой жемчужный, – звенели детские голоса, – стране советской нужный…» Наконец расписали с Давлатом для оркестра народных инструментов.

Теперь все это гремело из всех радиоточек, окон, дверей, репетиционных классов. Доносилось со стадиона, где под дождем шли последние прогоны.

По предпраздничному городу бродил мокрый мужчина с мальчиком. Глаза его были пусты, губы шевелились. Николай Кириллович бросился к нему через дорогу.

– Синагогу снова закрыли. – Владимир дрожал и посмеивался. – Пришли пожарные, подняли хай-вай. Потом с санэпидстанции. И закрыли, и закрыли.

Николай Кириллович предложил пожить у него. Владимир помотал головой. Из синагоги их пока не выгнали.

– Это все война. Слышал новости? Наши окружили египетскую армию.

Николай Кириллович отдал им свой зонт.

На следующий день выяснилось, что двое участников фестиваля, Шнитке и Денисов, отказались приехать.

Еще раньше отказался Тищенко. «Их вызывали в Союз…» – полушепотом делилась Зильбер-Караваева, теребя платок из хан-атласа.

* * *

Он стоит на кухне. За окном трудно светлеет, ветер трет ветками по стеклу. На столе – куски зацветшего хлеба. Из крана тонко поблескивает вода.

Надо включить свет, зажечь газ. Надо как-то жить.

Вчера видел мельком Жанну. Стояла со Збигневом и его грустным переводчиком, пыталась говорить по-французски. «Я же иняз заканчивала!» Иняз… Он даже не знал. «Ты не должен сдаваться! – и смотрит на Збигнева. – Он обязательно должен исполнить свою симфонию, c’est tres important! ^[93] Там гениальное начало».

О да, кивает Збигнев, он знает… «Я знаю», – грустно переводит переводчик.

Збигнев привез приглашение Николаю Кирилловичу на фестиваль в Санта-Фе. Письмо от дирижера Филадельфийского оркестра. Еще какие-то письма на английском, он не успел прочесть. Английский проходил еще в Шанхае, надо найти словарь.

Пока он читает книгу отца. Вышла в Париже, уже переведена на французский. Готовится перевод на голландский.

«Поклонение волхвов». С автобиографическим предисловием.

Он почувствовал это вчера ночью.

Нервно заходил по комнате, зажег верхний свет. Отыскал письма Вари с отрывками из книги Серафима Серого, переписанными круглым пионерским почерком.

Стер ладонью пыль с воспоминаний матери. Положил рядом книгу отца.

Звенья на глазах замыкались, как электроцепь. Ток шел сквозь него, небритого, сутулого, склонившегося над листками бумаги.

Варя права, что-то было в истории их рода. Тревожное свечение, перетекавшее из поколения в поколение. Выписал на листке имена, годы жизни.

Николай Триярский (1830–?), архитектор, петрашевец, брат его прабабки Варвары. Лев Триярский (1843–1903), его дед, выкраденный ребенком, возвращенный, страдавший галлюцинациями, странно погибший. Кирилл Триярский (1880–1953), его отец, которого он почти не помнит, только ладони и колючую бороду.

Наконец, он сам, Николай Триярский, год рождения 1930-й, 6 января, место рождения – Токио… (Вечно вздернутые брови в паспортных столах, отделах кадров; приходилось повторять: да, Токио, То-ки-о!) Он сам, издерганный, инфантильный, ничего не умеющий (кроме музыки).

Легенда о трех звездах, на которые была расколота Звезда Рождества. Эту легенду он встречал у Серого. С нее же начинал предисловие к «Волхвам» отец. Белая звезда. Синяя звезда. Желтая звезда. Каждая означала особый дар. Еще какая-то красная. Возможно, она была той же, что и синяя. Звезды меняли свой цвет.

В предисловии упоминалось загадочное письмо, которое протоиерей Кирилл Триярский получил в конце сороковых из Союза. Анонимный адресат утверждал, что этими звездами были крупные образцы гелиотида, издревле добываемого в Дуркенте.