Дом и остров, или Инструмент языка - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Водолазкин cтр.№ 50

Я посмотрел программу. Речь шла о дачном поселке, в котором сломался электродвижок. Не желая тратиться на новый, продвинутые московские дачники позвали немецкое телевидение с мыслью, видимо, напугать местные власти и «стрясти» с них движок. Дачники мелькали в своих окнах с громадными свечами, а выйдя во двор, передвигались подчеркнуто на ощупь. Разобрались ли немцы в этой истории из жизни отдыхающих? Подозреваю, что — да. Вместе с тем, не моргнув глазом, они сняли ее и прокрутили по своему телевидению до последнего кадра: эта история их вполне устраивала. В большей или меньшей степени она соответствовала тому, что в Германии думают о России.

Отдельная тема — наши за границей. Нынешние обитатели Куршевеля вызывают у французов не меньшее потрясение, чем вызывал в свое время сын крестьянина Петрова. В отличие от истории столетней давности, к любопытству примешивается абсолютно не скрываемое презрение. Служащие отелей «русской Европы» охотно выступают в прессе и рассказывают о проделках своих гостей. В заключение они говорят, что это русское безобразие себя окупает, и оттого — презирают нас еще больше. Такое вот взаимообогащение культур.

Традиция разоблачения мифов так же стара, как и традиция их создания. Геродот, например, не очень верил в существование одноглазых людей аримаспов. Страбон порицал Деимаха и Мегасфена за то, что «они рассказывают нам о людях, которые сидят на своих ушах, о безротых, безносых, об одноглазых и длинноногих и о людях с повернутыми назад пальцами».

Особое место в этом ряду занимает позитивистская наука XIX — первой половины XX века, пытавшаяся отыскать в причудливых описаниях «объективную основу» и тем самым развенчать миф. Так, необычный вид живущих на Севере кинокефалов («песьеголовцев») толковали, сближая их с моржами (А.Лерберг). Объясняя отсутствие у аримаспов второго глаза, сообщали, что в таких холодных областях, как киргизские степи, жители защищаются от снежной слепоты тем, что пользуются только одним глазом (Р.Хенниг). Этот путь толкования оказался тупиковым, потому что у мифа — свои законы и своя реальность. Кинокефалы возникали вовсе не потому, что на границе обитаемого мира кто-то кого-то напоминал. Всё дело было в этой самой границе: от подобных территорий впору было ждать чего угодно.

В то время как причины возникновения мифов теряются в длиннейшей историко-культурной ретроспективе, со следствиями этого процесса можно и нужно работать. Мифам следует противопоставлять реальность. В свое время меня удивило, что читавшиеся мной на Западе лекции о древнерусской культуре нередко превращались в сеанс демифологизации. С неподдельным интересом аудитория, убежденная в особой мрачности русского Средневековья, узнавала о Новгородской «демократической республике», о том, что древнерусская женщина, в отличие от западной, была субъектом права, о том, что у нас, оказывается, не было инквизиции. Слушатели открывали для себя, что Иван Грозный — именно «грозный», а не «ужасный» (Ivan the Terrible, Ivan der Schreckliche). Объясняя, почему Грозный — не Дракула, я пытался дать им понять, что при всех Ивановых злодействах он — фигура трагическая и глубокая. Это — Шекспир, а не Дисней.

Проблема «русских мифов» была подробно рассмотрена в книге В.Р.Мединского «О русском пьянстве, лени и жестокости». Стиль этой книги мне не близок, но появление ее кажется симптоматичным. Общество — в лице, между прочим, депутата ГД — проблему начинает осознавать. Замечу лишь, что, взяв курс на демифологизацию, важно не заходить здесь слишком далеко: не в меру горячее отрицание монстров может казаться не менее странным, чем утверждения об их существовании.

Мифологические архетипы в головах современных людей сидят так же прочно, как сидели они в головах людей прошлого. Без осознания этого не объяснить невероятного успеха «Гарри Поттера», «Властелина колец» или, скажем, победы финских монстров на «Евровидении». Но это — отдельная тема. Что же касается нашей темы — национальной мифологии, — можно попытаться ответить на два вопроса: 1) зачем она нужна им? и 2) зачем она нужна нам?

Ответ на первый вопрос, в сущности, очевиден. Он обусловлен древней ролью мифов о неблагополучном. Эта роль — подчеркнуть собственное благополучие. Рассказ о чьей-то отверженности — это одновременно сообщение о собственной избранности. Свой мир легче всего утверждать на фоне антимира. Именно потому так важен Западу факт его отделенности от нас. Именно потому — вопреки демократическим принципам и здравому смыслу — в обозримом будущем нам не приходится ждать открытия ими границ. Политологи и историки справедливо отмечают, что важнейшим катализатором становления НАТО и Евросоюза был СССР. СССР больше нет, но НАТО и Евросоюз остались, как остались и их геополитические интересы. Почему же должна измениться сопровождающая эти интересы мифология? В этой истории я не искал бы конкретных виновников: уровень проблемы более цивилизационный, чем политический. В этом объяснение того, что в обозримом будущем мифология будет, по всей видимости, самовоспроизводиться.

С ответом на второй вопрос дело обстоит сложнее. Почему мы так активно убеждаем Запад в том, в чем он и без того уверен? Может быть, причина — в нашем молчаливом признании своего периферийного положения в мире (оно выражается многообразно — от захлестнувшей нас заимствованной лексики до планов строительства небоскреба в Петербурге)? Или мы просто привыкли к роли? По большому счету, на вопрос, зачем нам нужна эта мифология, я ответить затрудняюсь. Могу даже предположить, что она нам не нужна.

В заключение скажу о важной вещи, которую приберег напоследок. Да, отношение к краю ойкумены было по преимуществу негативным. Но нельзя вместе с тем не вспомнить и о противоположной тенденции, засвидетельствованной также с самых давних пор. Речь идет об идеализации, порой — сакрализации окраинных земель. Ведь как раз в пограничных местах помещались земли блаженных, там локализовался Рай. Обе традиции могли уживаться в творчестве одного автора, как это имеет место у того же Плиния, наряду со страшными чудовищами описывавшего счастливых гипербореев. Принадлежность к идеализирующей традиции позволяла видеть в России Эльдорадо и гнала сюда сотни тысяч западноевропейцев. Истории о сказочной жизни отрывали от родной почвы немцев и голландцев, итальянцев и французов и бросали их в наши суровые края. Это лишний раз доказывает, что миф — не абстрактная культурологическая категория, а вполне реальная сила.

В последнее время наряду с рассказами об ужасном в отношении России наблюдается очевидное возрождение идеализирующего мифа. Подобно негативному мифу, идеализирующий миф Запада имеет под собой определенную почву (объективное улучшение ситуации в России), но страдает теми же преувеличениями и кривизной. После стольких лет нищеты и бессилия гиперболизация нынешних богатства и силы может показаться лестной. Для национального самосознания даже — полезной. В каком-то ограниченном, реанимирующем смысле с этим, вероятно, можно согласиться. Но по большому счету это не так.

Дело не только в том, что всякое преувеличение ведет к разочарованию, что самолюбование для развития пагубно — это вещи очевидные. Важно и другое. У идеализирующей и негативной мифологий есть общая черта: и положительное, и отрицательное приобретает здесь ненормальные размеры. Мне кажется, мы созрели для более сложных, а потому — значимых ролей. И с прежними можно уже, в сущности, попрощаться. Уйти, смывая с себя на ходу ненужные краски.