Мы прощаемся со спасательной станцией, с плакатами «спасение на водах» и, наконец, устремляемся в обратный путь.
У первого же ларька останавливаемся.
– Мне шоколаду, чипсов, и еще что-нибудь пожрать, – говорит Мишка. – А тебе?
– Мне три бутылки пива и спички.
Я забиваю трубку травой и делаю глубокий затяг.
Малость легчает.
Мы измочалены до невозможности. Мишка ведет машину, так и не выпив свой кофе. Я палю шмаль и припиваю пивом. Дорога налетает красными огнями тяжеловесных фур и временами вспыхивает желтым пламенем населенных пунктов. Вернее, пивного ларька в центре каждого неизвестного городишки.
Я бы поцеловал Лизку, да Мишка будет против. Просто он не понимает, что нас осталось четверо, четверо на всей планете. Хотя Наташка в Австралии, может, и не в счет.
Мы входим в поворот и тут…
– Стой! – Едва успеваю заорать я. – Тормози!
Танк. С изржавленной броней, похожей на шелудивую шкуру, стоит он на дороге. И двое людей – третий в люке – с бельмами, вместо глаз, опаленных нашими фарами, больше всего похожие на покойников, только что восставших из могил, орут:
– Прорвались! Прорвались! Вы нам верите?!
– Прорвались! – ору и я, пытаясь выскочить из машины… – Как же вы? Хотя, конечно, я верю!
– Тогда как нам проехать на Дюссельдорф? – спрашивает командир, устало шевеля губами.
– Поверните направо, на запад, – говорю я, потому что один знаю, кто эти покойники, и не боюсь их. – Сейчас вы жмете на юг. Вам нужен компас… Утром определитесь по солнцу…
– С кем ты говоришь? – поворачивается ко мне Миша. – Там никого нет! Мы чуть не расколотили машину…
– Танк, – говорю я, потому что вижу танк впереди ясно, как свои собственные руки. – Этот танк…
– Да какой танк, к чертовой матери, тебя уже просто глючит!
– Меня глючит?
– Да.
– Ну, если ты не врежешься в него, я поверю тебе.
Миша спокойно заводит мотор и трогается. Мы проходим сквозь танк, как сквозь туман, и вновь оказываемся на темной дороге.
– Ладно, – говорю я, – я потом тебе объясню, что это было.
Но Мишка все равно не поймет.
– Ну вот что, – посерьезневшим голосом говорит Миша и прикуривает очередную сигарету. – Лучше вот что скажи: ты сегодня совсем развоплотился или все-таки думаешь поправляться?
– Я в порядке, ты видишь… Впрочем, объясни, в чем дело.
– Мне нужен помощник. Ты сможешь торговать холодильниками?
– Думаю, да.
– Это монотонная работа.
– Я думаю, мне понравится их развозить.
– А ты хоть раз видел нормальные холодильники?
– Знаешь, мне понравятся любые, кроме морозильников морга. После этого случая ты должен меня понять.
Минут десять мы едем молча.
Время чаепития
Днем к Геку пришли полицейские и сказали, что хотят забрать у него собаку. Мол, она пожила у него достаточно долго, и теперь они хотят ее обратно. Гек стоял у входа в цех, в тени. Заметив хозяина, собака, как назло, встала со своего места и уставилась на троих прибывших чужими черными глазами. Когда он впервые увидел ее в треугольнике серой тени у входа в полицейский участок, она показалась ему плоской, будто вырезанной из картона, но, скорее всего, дохлой, и он еще подумал, какого черта она валяется здесь, где и так все, кроме камней, пахнет тленом усыхающей жизни; но, когда его шаги зазвенели по ступеням участка, собака открыла живой, черный, как маслина, глаз и шевельнула ухом; причем не острым, гиеноподобным ухом, как у всех местных собак, а отвислым, в кудельках желтой шерсти благородным трансваальским ухом. Тогда никто из полицейских не спросил, зачем Геку эта умирающая собака, меж ребрами которой непонятным образом умещались желудок, легкие, кишки и сердце, бесполезно гоняющее взад-вперед пинту перегретой, загустевшей крови, но и он не сказал им, что забирает ее навсегда. Вот они и вернулись за ней. На солнце ее короткая шерсть светилась золотыми иголочками, да и вообще у нее такой был холеный и заласканный вид, что полицейские некоторое время ошарашенно молчали, пораженные лоском, который можно придать бесхозному псу. Но потом лейтенант, потоптавшись, сказал:
– На окраине городка произошло несчастье, герр Гек. Бабуины в это время года небезопасны… Знаете, они подстерегли маленькую девочку возле магазина, и, когда она захотела помочиться, два самца… – лейтенант замялся, будто сомневаясь, стоит ли сообщать белому столь ужасающие подробности, но не сумел выдержать паузы, – они изнасиловали и съели ее, герр Гек. И нам нужна собака, чтобы выследить этих обезьян.
– У кого из вас сегодня день рождения? – спросил Гек, не выходя из тени.
– У начальника участка. Откуда вы знаете, герр?
– Надо сделать ему подарок, – прочувствованно сказал Гек. Теперь он должен был отойти в глубь цеха, чтобы снять со стены одну из этих штуковин, одновременно следя, чтобы кто-нибудь из полицейских не схватил собаку. – Это позабытое оружие народа гереро, секрет изготовления которого фактически утрачен…
Лейтенант взял в руки кожаные ножны, похожие на высохший стручок гигантской акации, и с силой выдернул из них кривой серый меч убийственной остроты. Взгляд его скользнул по собаке.
– Что до собаки, лейтенант, – перехватив этот взгляд, сказал Гек, – то вопрос надо решить окончательно. Я привязался к этому псу. Кроме того, я кормил его, я вложил в него свой капитал…
– Да! Да! – восхищенно согласились полицейские, глядя на округлившееся тело собаки.
– Поэтому я не могу отдать его просто так. Но я могу выкупить его, а обезьян возьму на себя.
Лейтенант напряженно ждал, когда Гек назовет цену.
– Пять долларов.
– Десять, – с полицейской серьезностью уточнил лейтенант.
– Хорошо, десять.
Он отдал деньги, по-приятельски козырнув лейтенанту, и, глядя вслед полицейским, вдруг поймал себя на том, что даже со спины он чувствует переполняющий их ни с чем не сравнимый восторг халявы, который делал этих трех долговязых парней в выгоревших униформах неожиданно похожими на тех отбившихся от настоящего деревенского дела мужиков, которых он помнил с детства. В половодье они ловили унесенные рекой чужие лодки, а потом возвращали хозяевам за червонец или за бутылку, так же вот мелко радуясь и суетясь в предчувствии выпивки…
Вечером он выгнал из гаража машину и, пролетев не больше десяти километров по дороге, нашел обезьян. Стая, как всегда, сидела на шоссе. Она целыми днями сидела на шоссе, выклянчивая подачки у проезжающих. Обезьяны не уходили с асфальта, пока им не бросали что-нибудь: вокруг была пустыня, и это был их способ выжить в ней. Гек подъехал поближе и остановился, осветив стаю фарами. Закат еще догорал над пустыней, но свет фар уже отразился в глазах обезьян красноватым огнем. Он увидел, как от общей зеленовато-серой массы сгрудившихся тел отделились два крупных самца – вожак и шестерка. В одной пустынной гостинице ему показывали уникальный череп бабуина, который, по преданию, весил 240 килограммов. Сам череп был поменьше медвежьего, но клыки были и длиннее, и острее.