Он снова повторил: среди незнакомых жестов опять были: «мальчик», «побежали», «сердце мое». Катя стиснула его ручонки.
— Сердце мое — это папа, да ? Павлов! Что случилось? Какой мальчик?! За ним побежали, да?! Кто? Он? Сердце…
Она почувствовала дурноту, словно кто-то ударил ее в живот так, что дыхание перехватило. В глазах потемнело, и ноги налились свинцом. Нет, нет! Мало ли что она там вчера напридумала и с этой фирмой, и с тем путем на Речную улицу, и с тем лекарством, употребляемым как синтетический наркотик кем-то там, в другой жизни. Нет!! А вокруг клубился страх, тот самый, который она пережила только раз в жизни, когда еще работала следователем, животный, леденящий душу ужас смерти. Он пригибал ее к земле и сейчас, парализуя волю, отнимая силы.
Но надо было идти. А помощи ждать не стоило, ибо она осталась одна в этом благоухающем утренней свежестью саду.
Они выбежали за калитку. Чен Э тащил ее по дороге, проскользнул между двумя участками в узкую щель меж заборов, нырнул в кусты боярышника. Здесь, оказывается, начинался спуск в неглубокий овражек, на дне которого журчал тощий ручеек. Овражек скорее всего образовался из старого окопа, оставшегося еще с тех времен, когда во время войны на подступах к Москве рыли оборонительные укрепления.
Катя спрыгнула в овраг, подвернула ногу и едва не упала в обморок: ей вдруг почудилось, что это тот сон ее продолжается, про клубничные грядки: алое на зеленом. Но это был не сон, алое было прямо перед ней на листьях низкого кустарника. Катя коснулась их, еще не веря — кровь, свежая кровь на глянце листвы. Откуда-то сбоку донесся сдавленный, исполненный муки стон, а следом уже издалека шум, треск ломаемых кустов, еще что-то жуткое. Катя застыла на месте, не в силах двинуться вперед. «Ну же, давай, дура, трусиха несчастная, давай же!» — подгоняла она себя. Но слова падали в пустоту, потому что ноги ее не слушались команды. Ребенок судорожно схватил ее за руку, потянул вперед, и только от этого живого прикосновения в ней словно что-то оттаяло. Катя двинулась, сначала медленно, потом быстрее, еще быстрее. На склоне оврага в кустах лежало что-то черное, большое. Вдруг вверх взметнулась перемазанная красным рука, вцепилась в ветки. И Катя увидела Жукова-старшего. Он скорчился, приник к земле, а из-под него по бурой глине расползлась алая густая лужа. Лицо юноши было серым, открытые глаза лихорадочно блестели.
— Рома, Ромочка, господи, что такое?! — прошептала Катя.
Он попытался приподняться.
— Он убил меня… — Воздух свистел в его груди. — Я сам хотел с ним посчитаться… а он убил… Он там… Кешку спасите… И этому, другому, помогите, а то он и его… У него нож… Он бьет снизу…
Катя, как ей тогда показалось, поняла все.
Она прижала к себе ребенка. Страх при виде лужи крови вдруг прошел. Она словно перепрыгнула через какой-то барьер. Все длилось считанные секунды — бег по оврагу, Жуков, его булькающий бессвязный шепот — ей уже почудилось, что прошли годы, столетия, вечности. Она набрала в легкие побольше воздуха и двинулась на треск ломаемых кустов стремительно и неудержимо, как бык на арене мчится на красную тряпку. Она уже была готова к тому, что, как ей казалось, предстоит сейчас увидеть. Она вот только не знала, что делать, что именно предпринять. Как ей справиться с НИМ одной! С этим Крюгером. С тем, кто всего несколько часов назад угощал ее сливой в шоколаде, клубникой?! «Пусть. Все равно теперь уж. Все равно».
На бегу она чуть было не споткнулась о Кешку. Мальчишка лежал в воде, со стянутыми брючным ремнем руками, исцарапанный, грязный, но живой, живой! Он верещал, как поросенок, от ужаса и боли:
— Зараза, зараза, зараза! Он и того, и того сейчас кон-чит! — Увидев Катю, он даже не удивился, видимо, и не соображал ничего, всхлипнул, подавился слезами и завопил: — Помогите! Тетенька, помогите! Он убил Зеленого, мы ему в глаза это сказали! Мы нашли его, а у него нож! Крюгер — зараза, я все равно не стану… не стану это тебе давать!!
Развязывать его не было времени, Катя просто переступила через него. Кешка визжал за ее спиной. В глаза ее бросились два мотоцикла, лежавших метрах в ста выше по ручью, там, где овраг упирался в проезжую дачную дорогу. Они словно вонзились друг в друга — точно один съехал с дороги в кювет, а другой, преследовавший его, врезался рулем в его заднее колесо. Преследовавший мотоцикл был тот черно-красный, шикарный жуковский, а вот другой… Но и это не было времени разглядывать.
Катя даже не сообразила и того, что если вот мальчик лежит целый и невредимый и орет благим матом, то где же тот, кто за ним побежал! Где он, там за кустами? Она бешено продралась сквозь эти заросли и… и перед ней открылась узенькая ложбинка, вся в крапиве и дикой колючей малине. И там… там, как она и предполагала, был ПАВЛОВ, но… НО(!) от неожиданности и от какого-то странного чувства (не облегчения, нет, во сто раз более сильного) она снова замерла на месте, ИБО ТАМ С ПАВЛОВЫМ БЫЛ И КТО-ТО ДРУГОЙ! Совершенно незнакомый Кате человек или… почти незнакомый. Этот кто-то, облаченный в камуфляжную защитную форму, чернявый, смуглый, быстрый, сжимал в руках нож и пытался достать им Павлова. А тот не только защищался — Катя это тут же поняла, — но пытался его задержать.
Силы их были примерно равны, и нож страшен. И вся эта фантасмагория схватки — серия ударов, хриплых выдохов и вдохов, криков боли, когда терзалось живое, теплое, мягкое человеческое тело. Господи! Катя вдруг с тайным ужасом осознала, что это она, она и никто другой дико и пронзительно кричит: «Господи, да помогите же кто-нибудь! Он же его тоже убьет! Вадим, Вадечка, помоги же!!»
Ничего более жалкого, беспомощного, такого чисто бабьего она не совершала никогда в жизни — и потом бесконечно терзалась этим своим заячьим воплем, но… тогда это помогло. Чудо — а если это было не чудо, так что? — свершилось. ЕЕ УСЛЫШАЛИ. Кравченко услышал. Как оказалось впоследствии, они с Мещерским так и не добрались до канала и повернули назад, потому что перебравшего князя начало бурно тошнить в машине. На дороге их и застиг Катин отчаянный крик о помощи. Кравченко примчался первым, точно буйвол, ломая кусты и молодые деревца. Мещерский появился чуть позже.
Павлов тем временем вышиб у нападавшего нож, сбил его с ног. Тот ахнул, заскрежетал зубами. Левая его рука повисла точно парализованная — Павлов сломал ее. Но нападавший все еще пытался обороняться — лягался, бил ногами по воздуху, выплескивал из себя какие-то нечленораздельные крики, ругательства. То, что делал с ним далее Павлов-победитель, Катя вспоминала словно кошмар. Жестокость и животная сила мужчин всегда будили в ней брезгливое удивление. Но она судила в основном по фильмам, где герой, даже получив сокрушительный нокаут, нередко снова поднимался на ноги и кидался в драку с новым пылом. А тут… тут она наяву слышала хруст костей, стоны боли, потом раздался душераздирающий вой, и лицо камуфляжника обагрилось кровью, хлеставшей из выбитого ему Павловым глаза. А тот, победитель, отшвырнул ногой это корчившееся в агонии тело, перевернул его на спину, как-то просунул руки под шею и…
Кравченко, появившийся весьма вовремя, не стал ничего ни у кого спрашивать, мигом оценил ситуацию и бросился их разнимать.