Записки карманника - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 51

Только на этих богом проклятых командировках и можно было увидеть такую картину, когда, чтобы не отстать от графика, в достижении плана, в актированные дни (за минус сорок), начальство, по обоюдному уговору с работягами, за выход на работу, платило каждому из них по пачке чая и дополнительной пайки хлеба. Чай в этих краях был не просто местной, арестантской валютой, которая по значимости никогда не сравнится ни с одной существующей в мире валютой. Это был эликсир жизни на Северных командировках, в полном смысле этого слова.

Целый день, по сути, за 52 копейки (а это была максимальная цена 50-граммовой пачки самого ходового тогда на Севере цейлонского чая) каждый из зеков – добровольцев делал работу, которая стоила несколько десятков тысяч рублей. К примеру, почти столько же стоила двухкомнатная квартира в Москве. И все это было в порядке вещей. Более того, кому попадалась такая «халява», мог считать себя еще счастливчиком. И вот почему.

Принято считать, что одни из самых невыносимых мук (подчеркиваю, не физические пытки и всевозможные истязания, а именно муки) для человека, хотя, уверен, не только для него, являются голод и холод. Но это не так. Точнее, что касается холода, здесь не поспоришь. А вот относительно голода следует сделать маленькую поправку. Смотря при каких обстоятельствах. И вообще, что именно следует считать голодом? Тот момент, когда человека морят голодом в чистом виде, или, когда ему просто не дают умереть от голода, иногда подкармливая? А это, уверяю, не одно и то же. Большинство ответит, конечно же, когда морят голодом. И будут в корне не правы. Самое страшное ощущение не голод, а проголодь.

Полагаю, нет, надобности объяснять, что к этим выводам я пришел не полулежа в шезлонге на берегу Средиземного моря.

Когда человека морят голодом, или он сам решил объявить голодовку, что, для сильного человека, в принципе, одно и то же, он настраивает себя на то, что ему предстоит пережить. И процесс голодовки проходит менее мучительно, нежели, если бы он постоянно думал о хлебе насущном.

Когда же человеку дают пищу лишь только для того, что бы он мог существовать, а точнее, работать, происходит психическое расстройство, которое влечет за собой безразличное отношение буквально ко всему, что не касается еды.

Но этим нападкам судьбы подвластны лишь слабые, не закаленные в этих условиях натуры. А таких бедолаг, как правило, всегда большинство. И как бы это не звучало парадоксально, но именно на них и держится земля. Это и есть рабочий люд.

И, возвращаясь к зоне на Хальмер-Ю. Если одна часть лагерных мужиков (воровские мужики) отдыхала, проклиная все на свете, но, не желая идти на поводу у ментов, другая (некрасовские мужики), шла за пачку чая и дополнительную пайку хлеба пахать на сорокаградусный мороз, то некоторые из некрасовских мужиков, за эту самую, дополнительную пайку шли в личняки. Ими, как правило, были молодые, смазливые юноши, которые, получив первый срок условно, по второму уже автоматически попадали на строгий режим, порой даже не побывав в тюрьме. Другая половина была те, кто уже успел понюхать запах параши по первому сроку, но был выпущен на свободу из зала суда. Но свои тюремные университеты они проходили в родном городе. Где рядом были родственники, а значит и передачи, адвокат, который давал надежду на освобождение, знакомые авторитетных знакомых или родственников, которые могли защитить, или подсказать, чтоб не попасться на каком ни будь тюремном зехре и не попасть в обиженные. В общем, обстоятельства, в которых они находились, не давали полной картины о том, какая участь их ожидает, окажись они на северной командировке.

Много ли людей, которые сейчас читают эти строки, лежа на диване, или сидя у компьютера, могут себе представить картину как молодой человек, который еще недавно крутил романы с красивенькими девочками, был лидером в классе, занимался каким-нибудь видом спорта и т. д., отдается по доброй воле мужчине, как правило, вдвое старше его по возрасту, а уродливей разов в сто, лишь из-за того, что хочет быть постоянно сытым?

Зоны, где происходило подобное, назывались голодными. В Коми АССР тех лет, скажем так, не голодными зонами считались те, управление которых находилось в городе Вожаель. Все остальные, в той или иной степени, были голодными. И это притом, что в Коми АССР шли этапом в основном из Москвы и Московской области. Хальмер-Ю, естественно, не был исключением. Этому явлению также способствовали климатические условия и само расположение зоны. Всего несколько месяцев в году работала узкоколейка, а так почти все необходимое для жизни доставлялось воздухом. Да и то в летную погоду, которая не часто жаловала летчиков.

Так что каждый приспосабливался к жизни, как мог. Те, кто был пошустрее, а это, максимум 10 % от основного числа заключенных, ставили в тайге капканы, в основном, на зайца, иногда попадалась и более крупная дичь, кабаны, лоси, а как-то даже медведь попал к нам в капкан, точнее в яму, откуда смог выбраться уже будучи освежеван. Ловили рыбу в реке, зимой это был подледный лов. Собирали ягоды, всевозможные травы, приправы и запасались ими на зиму. Даже пойманную дичь солили на зиму всевозможными способами. Собирали грибы. Мало кто знает, что в тайге ядовитых грибов нет. Любые грибы съедобны, даже поганки и мухоморы. Ну а какие блюда можно было делать из грибов, рассказывать думаю, нет нужды. Кое-что обменивали у местных жителей – комяков и ненцев, которые, к слову сказать, жили, да и сегодня, наверное, живут так же, как их далекие предки. Недаром, когда Петр I прибыл на землю Коми, сказал: «Земля не земля и люди не люди, считайте их вместе с оленями».

Что же касалось тех, кого именовали бродягами, то они жили картами. Существовал негласный воровской закон, по которому, на свободе вор должен был воровать. Даже если он классный игрок, то только картами он жить не имел права. Воруй и играй, куражи, пожалуйста. В зоне же воровство считалось крысятничеством, а вот игра приветствовалась. Но не все из бродяг могли играть, особенно молодые, которых мало кто знал, но которые уже успели проявить себя. Так что некоторые из них, кому ничего ни откуда не ломилось, шли работать, и это было не западло. Более того, считалось самым честным и достойным босяка поступком.

Неволя диктовала свои правила. На свободе ты мог быть вором высшей квалификации, купаться в золоте и шелках, иметь красивым девок и т. д. В зоне же, не умея играть в карты, без поддержки тебе подобных, ты мог жить мужиком, но естественно, воровским. Вот такой вот существовал парадокс. Но, заметьте, ничего предосудительного, с воровской точки зрения, в этом не было. Такой мужик по-жизни освобождался, его встречали кореша, как и подобает, хорошо зная, что их друг жил в зоне мужиком, и продолжалось все, как и было до отсидки.

Куда бы не прибыл этап: в тюрьму, на пересылку, в карантин зоны, непосредственно в столыпине, первый вопрос, который задают бродяги окружающим: «Кто из воров присутствует»? Если таковых нет, интересуется, кто на положении, в авторитете, когда заезжал последний из урок, кто именно и т.д. Вот поэтому, любой из бродяг всегда знает, даже будучи «под замком», где в данный момент находится тот или иной жулик. И не обязательно, чтобы это было внутри лагерного управления. Беспроводной телефон доносил до самых глухих уголков Страны Советов все то, что касалось воровского мира.