Вернувшись в Сучжоу после почти трехмесячного кругового маршрута по Наньшаню, я прожил месяц у Сплингерда, составляя отчет об этом путешествии и занимаясь организацией нового каравана. Как сказано в главе десятой, я продал в Синине всех верблюдов и часть лошадей, которые не могли выдержать обратный путь из-за усталости, а на вырученные деньги нанял вьючных мулов. В Сучжоу я получил опять средства, переведенные Географическим обществом на второй год путешествия, и мог купить свежих верблюдов. Я искал также проводника, знающего прямую дорогу в Сантохо на Желтой реке через Алашань, так как хотел идти оттуда через Ордос и Шэньси к окраине Восточного Тибета, чтобы встретить там Потанина. Но найти такого проводника в Сучжоу не удалось и поэтому пришлось изменить маршрут и идти вниз по р. Эцзин-Гол в надежде, что у местного монгольского князя проводник найдется.
К половине сентября отчет был написан, сухари заготовлены, куплены свежие верблюды и лошади, и мы могли отправиться в путь. Все коллекции, собранные по пути от Пекина и в Наньшане, были сложены в доме Сплингерда, так как я должен был вернуться весной в Сучжоу на обратном пути на родину. Мы ехали вчетвером: я, Цоктоев, цайдамский монгол Абаши и молодой тюрк, нанятый в Сучжоу; он был одним из рабочих каравана англичанина Литтлдэла, с которым я встретился в Синине и который в Ланьчжоу отпустил большую часть своих тюрков, так как в собственно Китае, где нужно ночевать на постоялых дворах, многолюдный караван уже является обузой. Этот тюрк возвращался домой, а в Сучжоу Абаши, знавший также немного по-тюркски, уговорил его наняться ко мне. Пятый был китаец-проводник.
Из Сучжоу мы направились на северо-восток вниз по оазису этого города, орошенному здесь обеими реками – Линшуй и Дабэйхэ, выносящими воду из ледников Наньшаня, но представляющему, кроме пашен, садов и селений, также болотистые впадины с зарослями камыша, солончаки и холмы с выходами третичных отложений. Мы миновали остатки Великой стены и городок Цзиньтасы («монастырь золотой башни»), в котором 200 лет тому назад была кумирня с позолоченной башней. За ним пашни и селения начали редеть, чаще прерываясь солонцовой степью и небольшими кучевыми песками. На четвертый день появились уже барханы, и на севере показались плоские высоты первой цепи Бэйшаня, не имевшей отдельного названия, – я назвал это хребтом Пустынным.
На южном горизонте Наньшань, на котором свежий снег покрывал уже большинство склонов, постепенно скрывался за пыльной завесой. Воды в русле р. Линшуй, которое мы пересекли, уже почти не было, и две эти крупные реки Наньшаня добегают до р. Эцзин-Гол только во время половодья.
На пятый день дорога вышла к последней реке, представляющей продолжение р. Хыйхэ, самой крупной в Наньшане, но пролегала в стороне от нее по предгорьям низкого хр. Пустынного, разнообразный состав горных пород которого доставил мне очень много работы в течение четырех дней. Мы делали небольшие переходы, и с ночлегов я совершал экскурсии пешком вглубь гор. Эти предгорья оправдывали свое название, так как растительность на них была самая скудная и местами совсем отсутствовала; склоны были покрыты щебнем и обломками и говорили об энергичном выветривании. За Эцзин-Голом одно время были видны стены китайского городка Moмин, последнего на этой реке. Пояс растительности – деревьев и кустов – на берегах реки не широк, местами даже прерывается.
На щебне и скалах хр. Пустынного я впервые заметил обширное развитие лака, или загара, пустыни – тонкого бурого или черного налета, скрывающего цвет горной породы и придающего местности очень мрачный вид. На более твердых и мелкозернистых породах этот лак черный и блестящий, на известняках – бурый матовый; даже белый кварц часто покрыт черным лаком. Но везде, где на дне долин были скопления сыпучего песка, щебень и нижняя часть склонов имели нормальный цвет и были даже отшлифованы, так как струйки песчинок, переносимых ветром, уничтожали лак и полировали камень.
Затем окраина гор отошла на запад, и между ними и рекой расстилалась площадь полной пустыни. Дорога подошла к Эцзин-Голу, русло которого достигало от 200 до 1000 м ширины, но изобиловало голыми островами и топкими отмелями, между которыми быстро струилась грязная вода цвета кофе с молоком. Легко себе представить мощность этого потока во время весеннего половодья. Но полоса деревьев на берегу по-прежнему была не широка и часто прерывалась.
Два дня спустя горы опять подступили к реке; это был хр. Боро-Ула, последняя из цепей Бэйшаня, доходящая до Эцзин-Гола и представляющая такую же гористую пустыню с развитием загара, как описанные выше. Экскурсия вглубь этих гор, сделанная во время дневки, показала это. Скалы, глыбы, щебень, покрытые бурым или черным лаком, кое-где давно пожелтевшие кустики… и мертвая тишина… Тем удивительнее, что в этих горах я видел маленькую серо-стального цвета змею – единственную замеченную за все время путешествия.
В этот день мы стояли на берегу Эцзин-Гола в роще разнолистного тополя; от гор ее отделял пояс, шириной до версты, занятый пучками дэрису, кустами хармыка и тамариска. В роще росли также ива и джигда – дерево с небольшими мучнистыми плодами, по форме похожими на маленькие финики. Джигды вообще было много на нашем пути из Сучжоу; в садах видны были также яблони и абрикосы. Берега Эцзин-Гола очень бедны растительностью и слабо населены сравнительно с левым берегом Желтой реки вверх от г. Нинся, находящегося под той же широтой. На Эцзин-Голе сильно чувствуется горячее дыхание пустыни, окаймляющей реку с востока и запада; таких бесплодных гор и площадей, подступавших к реке с запада, я раньше еще не встречал во время путешествия. Со страной Бэйшань мы познакомимся ниже; местность же к востоку от Эцзин-Гола представляет, судя по данным Козлова, пересекшего ее позже, обширные площади сыпучих песков, низкие цепи гор и отдельные впадины с несколько лучшей растительностью.
Горы Боро-Ула (Серые горы) подступают немного севернее к самому Эцзин-Голу, и мы обогнули их восточный конец; на правом берегу реки видно их продолжение в виде отдельных высот. Затем окраина гор отклонилась на запад, и впереди этой последней цепи Бэйшаня виднелись только отдельные небольшие группы скалистых горок, резко возвышавшиеся на своих пьедесталах среди пустыни. Здесь от реки отделяется довольно широкое сухое русло, которое тянется на север левее реки и, очевидно, представляет один из прежних рукавов Эцзин-Гола, теперь, может быть, содержащего воду только во время половодья. Отстав от каравана, я с Цоктоевым поехал сначала вдоль этого русла по дороге, которая ведет, как потом оказалось, через пустыню в г. Улясутай. Заметив свою ошибку, мы свернули на восток и нашли дорогу, по которой прошел караван, среди рощ и зарослей вдоль современного русла реки. Здесь уже попадались монголы-торгоуты, которые живут летом в войлочных, а зимой в деревянных юртах в этих рощах.
Еще два дня мы шли по подобной же местности с рощами, зарослями кустов, сухими руслами и песчаными буграми до ставки торгоутского князя Бейли-вана в урочище Харасухай.
Возле этой ставки мы простояли три дня, занятые переговорами с князем, мальчиком лет пятнадцати, которого я посетил. Прием у него и обстановку его жилища я не могу описать, потому что в свое время не записал ничего, а теперь не вспоминаю точно. Мне нужен был проводник для дальнейшего пути, так как китаец из Сучжоу, приведший нас сюда, возвращался назад, да и дороги дальше не знал. Я хотел получить проводника для прямой дороги в г. Фумафу в Алашани, чтобы пересечь совершенно неизвестную пустынную местность к востоку от Эцзин-Гола. Но князь и его советники заявили, что по этой дороге давно никто не ходит из-за пятисуточного безводного перехода и огромных сыпучих песков.