Я с трудом понимаю смысл этих слов. Но ведь он был такой милый, думаю я.
– Ты, конечно, можешь сказать, что это не его вина, – добавляет она. – Но добиться того, чтобы клиника расширила свой штат, можно будет, только взявшись за старшего врача и доказав, что они не смогли оказать пациенту помощь.
Я вспоминаю, что доктор Гиффорд, сообщая о смерти Изабель, сказал, что в большинстве таких случаев причины не обнаруживается. Что, он уже тогда пытался скрыть ошибки своих подчиненных?
– Что мне делать?
Тесса возвращает мне отчет.
– Напиши им, чтобы прислали всю твою историю. Ее посмотрит эксперт; если возникнет впечатление, что клиника пытается скрыть врачебную некомпетентность, нужно будет подумать об иске.
Тогда: Эмма
И в этом году премия «Аркитектс джорнэл» «За инновации» достается…
Ведущий делает театральную паузу и вскрывает конверт. «Монкфорд партнершип», объявляет он.
Сотрудники «Партнершип» за нашим столиком ликуют. На экране мелькают изображения зданий. Эдвард встает и пробирается к сцене, вежливо отвечая по пути доброжелателям.
Совсем не похоже на вечеринки в журнале Саймона, думаю я.
Взяв в руки награду, Эдвард подходит к микрофону. Возможно, мне придется убрать это в шкаф, говорит он, с сомнением глядя на плексигласовую каплю. Смех. Минималист, оказывается, умеет пошутить над собой! Но вот он снова становится серьезен.
Кто-то однажды сказал, чем хороший архитектор отличается от великого. Хороший поддается любым соблазнам, а великий – нет, говорит он.
Он делает паузу. В большом зале наступает тишина. Присутствующим, похоже, по-настоящему интересно, что он скажет.
Как архитекторы мы одержимы эстетикой, возводим здания, приятные глазу. Но если решить, что настоящая задача архитектуры состоит в том, чтобы помочь людям противостоять соблазнам, тогда, наверное, архитектура…
Он умолкает, словно на ходу додумывает мысль.
Наверное, архитектура – это вовсе не здания, говорит он. Ведь мы же не спорим с тем, что городское проектирование – это своего рода архитектура. Сеть дорог, аэропорты тоже можно сюда отнести, с натяжкой. Но что же технология? Что же архитектура того невидимого города, где мы гуляем, таимся, играем, – Интернета? Что же рамки нашей жизни, связи, которые соединяют нас друг с другом, правила и законы, которым мы подчиняемся, наши верования, наши устремления, наши низменные желания? Разве все это в некотором смысле не конструкции?
Еще одна пауза, потом он продолжает:
Сегодня я общался с одним человеком. С молодой женщиной, на которую напали в ее собственном доме. Границы ее пространства были нарушены. Ее собственность была украдена. Ее отношение к окружающему было окрашено – хочется даже сказать, искажено – этим простым трагическим фактом.
Он не смотрит на меня, но у меня такое чувство, что все присутствующие понимают, о ком он говорит.
Разве настоящая задача архитектуры не в том, что сделать подобное невозможным? спрашивает он риторически. Наказать злоумышленника, исцелить жертву, изменить будущее? Почему мы, архитекторы, должны останавливаться под стенами своих зданий?
Долгая тишина. Гости озадачены.
«Монкфорд партнершип», как известно, работает в небольших масштабах, с богатыми клиентами, говорит он. Но теперь я понимаю, что наше будущее – не в строительстве убежищ от уродств общества, а в строительстве другого общества.
Он поднимает награду. Благодарю за оказанную честь.
Раздаются вежливые аплодисменты, но, оглядываясь, я вижу, что кое-кто улыбается друг другу и закатывает глаза.
Я тоже аплодирую, потому что этому человеку, моему возлюбленному, плевать, смеются над ним или нет.
Этой ночью я спрашиваю его о жене.
Я не снимаю платья, пока мы занимаемся любовью, но потом аккуратно вешаю его в шкафчик и возвращаюсь в постель, голой, в одном ожерелье, ложусь в тепло рядом с ним.
Юрист сказал мне, что тут похоронена твоя семья, с опаской говорю я.
Откуда… а, говорит он. Выписки из архива.
Эдвард молчит так долго, что мне кажется, что больше он ничего не ответит. Потом он говорит: это была ее идея. Она прочитала о хитобасира и захотела, чтобы ее похоронили под порогом одного из наших домов, если она умрет раньше меня. Мы, разумеется, и не думали…
Хитобасира?
По-японски это значит «живой столб». Считается, что это приносит в дом удачу.
Ничего, что я о ней говорю?
Посмотри на меня, говорит он, вдруг посерьезнев, и я поворачиваюсь, чтобы видеть его глаза.
По-своему Элизабет была идеальна, мягко говорит он. Но теперь она в прошлом. И это тоже идеально. То, что сейчас у нас. Ты идеальна, Эмма. Нам больше не нужно о ней говорить.
Наутро, когда он уходит, я ищу сведения об Элизабет в Интернете, но «Домоправитель» ничего не находит.
Какое японское слово произнес Эдвард? Хитобасира. Ищу по нему.
Я хмурюсь. В статье, которую я нашла, говорится, что хитобасира – это не погребение мертвых под зданиями. Это погребение живых.
Обычай принесения в жертву человека при строительстве дома или крепости – очень древний. Фундамент и балки закладывались на человеческой крови по всему миру, и еще несколько веков назад этот ужасный обычай практиковался в Европе. В известных маорийских сказаниях о Тарайе говорится, что он приказал заживо похоронить под одной из опор своего нового дома собственного сына.
Я перескакиваю к другой статье:
Строительная жертва должна соответствовать важности строящегося здания. Обычный шатер или дом можно выкупить животным, дом богача – рабом, но сакральное сооружение вроде храма или моста требует особой жертвы, возможно, предполагающей боль и страдания того, кто ее приносит.
На один безумный миг я задумываюсь, не это ли подразумевал Эдвард, не принес ли он в жертву своих жену и сына. Потом я нахожу статью, которая проясняет ситуацию:
Сегодня отголоски этой традиции сохраняются в обычаях множества народов мира. Спуская на воду корабль, разбивают о борт бутылку шампанского; под дверной косяк зарывают кусок серебра, а на крышу небоскреба кладут ветку вечнозеленого дерева. В других странах закапывают сердце животного; Генри Перселл завещал, чтобы его похоронили «под органом» в Вестминстерском аббатстве. Во многих культурах, особенно на Дальнем Востоке, в честь усопших возводят здания; эта практика не слишком отличается от наименования Карнеги-холла и Рокфеллер-плазы в честь именитых филантропов.
Уф. Я возвращаюсь в постель, утыкаюсь носом в подушку, ищу его след, его запах; на простыни еще видны очертания его тела. Мне вспоминаются его слова. Это идеально. Я засыпаю с улыбкой.