Записки капитана флота - читать онлайн книгу. Автор: Василий Головнин cтр.№ 67

Поздно вечером уже бывший наш работник Фок-Массе с двумя мальчишками принес нам ужин, состоявший из жидкой кашицы и двух маленьких кусочков на каждого соленой редьки, а для питья теплую воду. Фок-Массе имел вид сердитый, на вопросы наши отвечал грубо, но не бранил и не упрекал нас в том, что мы ушли. Сначала мы думали, что он опять будет при нас, но узнали, что ему велено было только мальчикам показать, как с нами обходиться, и выучить их русским названиям необходимых для нас вещей; хотя это и не нужно было, ибо мы могли уже свои надобности изъяснять и на японском языке.

После ужина японцы подали ко мне сквозь решетку какой-то старый спальный халат, пронесли что-то и к моим товарищам, потом двери у сарая заперли на замок, и у нас сделалось совершенно темно, ибо решетка между нами и караульнею была обита досками, почему свет оттуда к нам не проходил. Коль скоро при захождении солнца ударило шесть часов, то после сего каждые полчаса караульные к нам входили с фонарями и осматривали нас, а иногда будили и заставляли откликаться И как летние ночные часы у японцев очень коротки, то они почти беспрестанно к нам входили и не давали нам покоя.

На рассвете 4 мая пришел к нам чиновник и всех нас перекликал по именам, а около полудни сказали, что мы должны идти к губернатору, и повели нас в замок, связав, как накануне, и таким же порядком за конвоем, как прежде водили. В замке посадили нас в переднюю перед судебным местом и чрез несколько минут привели господина Мура и Алексея, которых, однако, посадили в судебном месте особенно. Чрез несколько времени ввели нас в присутственное место, развязав прежде руки мне и господину Хлебникову совсем и оставив только веревки по поясу, а матросам развязали одни кисти, локти же оставались связанными, господин же Мур и Алексей связаны не были.

Когда губернатор вышел и занял свое место, то начал снова предлагать нам многие из прежних вопросов, а на некоторые из них требовал только пояснения. Когда же все это было кончено, то спросил он меня, как я считаю поступок своего ухода – хорошим или дурным, и как я признаю себя – правым или виноватым перед японцами.

«Японцы сами, – отвечал я, – заставили нас принять такие меры. Во-первых, взяли они нас обманом, показаниям нашим не верят и не хотят снестись с нашими судами, буде бы они пришли сюда, чтобы получить от нашего правительства уверения в справедливости того, что мы объявляем. И что нам было делать? Посему я и не считаю себя перед ними виноватым по самой справедливости дела».

Губернатор на сие сказал, что он удивляется моим словам: взятие нас в плен – старое дело и говорить о нем не должно, а он спрашивает только, прав ли я или виноват в том, что ушел, и что если я буду считать себя правым, то он этого никак не может представить своему государю. Я тотчас приметил, что ему хотелось, чтоб мы признали себя виноватыми, и потому сказал: «Если бы мы судились с японцами перед Богом или там, где мы были бы наравне, то я мог бы много кое-чего сказать в оправдание нашего поступка. Но здесь японцев миллионы, а нас шесть человек, и мы у них в руках, то пусть они судят, как хотят: прав ли я или виноват. Я только их прошу считать виноватым меня одного, ибо прочие мои товарищи ушли по моему приказанию».

Приметно было, что губернатор с большим удовольствием принял признание мое в том, что я виноват, и сказал: похвально, что, желая оправдать своих соотечественников, я беру всю вину на себя, но в таком случае послушание моим повелениям может быть только некоторым образом извинительно матросам, а не господину Хлебникову, ибо он, быв сам офицером, должен знать, что начальство мое над ним простиралось, пока мы были на корабле, а не в плену.

Потом сделал он господину Хлебникову подобный вопрос: признает ли он себя виноватым. И когда господин Хлебников стал приводить доводы в наше оправдание, что по всем правилам справедливости и человеколюбия нельзя нас обвинить, то японцы начали было рердиться и беспрестанно повторяли, что таких ответов нельзя им представить своему государю. Напоследок уже то лаской, то гневом убеждали нас всех сказать прямо, что мы нехорошо сделали, говоря, что это нам же в пользу послужит, и когда мы на это согласились, то они весьма были довольны. После сего вскоре губернатор нас отпустил, оставив у себя для расспросов господина Мура и Алексея.

Здесь надобно сказать, что когда я объявил японцам, сколь много меня мучит боль в ногах и что я с трудом могу стоять, то губернатор тотчас приказал подать мне стул и велел во все время нашей конференции сидеть. По выходе из судебного места нам завязали руки и отвели в тюрьму прежним порядком. Я нашел в своей клетке вместо данного мне накануне мерзкого халата прежнее одеяло и большой халат на вате; товарищам моим также положили спальный прибор.

Теперь содержать нас стали, можно сказать, настоящим образом по-тюремному, так же точно, как и японца, с нами вместе заключенного. Впрочем, хотя для нас такое содержание казалось жестоким, но я смею сказать, что в сем отношении законы японские несравненно человеколюбивее законов многих европейских держав. Мы теперь содержались в настоящей тюрьме, где также был заключен один из преступников, следовательно, и должны место сие сравнивать с настоящими европейскими тюрьмами, а чтоб читатель мог сам сделать такое сравнение, то я здесь подробно опишу наше содержание.

Я уже сказал, в каких клетках мы были заключены; внутри они были очень чисты, а также и в коридорах работники наши каждый день мели. Когда же нас водили в замок, то они выметали наши клетки и спальное наше платье выносили на солнце просушивать.

Кормили нас по три раза в день: поутру, в полдень и вечером. Пища состояла в крутой из сарацинского пшена каше вместо хлеба, которую давали по порциям, меркою наподобие наших грешневиков; такой порции для нас было слишком достаточно, и мы не могли всю ее съедать, но матросы находили, что она для них мала. Впрочем, это только вначале, пока после трудного нашего путешествия и перенесенного голода мы чувствовали большой позыв на еду, а после и для них порции сей было достаточно. С кашей давали нам похлебку из морской капусты или из какой-нибудь дикой зелени, как то: из баршовнику, черемши или дегильев, подмешивая в оную для вкуса квашеных бобов, по-японски миссо называемых, к чему иногда прибавляли несколько кусочков китового жиру. А временем вместо похлебки давали кусочка по два соленой рыбы с квашеной дикой зеленью, что бывало по большей части по вечерам.

Пили мы теплую воду, и всегда, когда угодно было. Если, бывало, ночью спрашивали мы пить, то караульные тотчас без всякого ропоту будили работников и приказывали приносить нам воды. Но уже умываться нам здесь не приносили и гребней не давали, а умывались мы той водой, которую спрашивали для питья; гребенку же стали давать чрез несколько времени после, и она, как кажется, была штатная тюремная, ибо зубцы ее были крайне малы, видно, для того, чтоб мы не могли ими себе вреда сделать.