Записки капитана флота - читать онлайн книгу. Автор: Василий Головнин cтр.№ 66

– Но зачем ходить умирать в лес или в море для сего ездить? Вы и здесь могли лишить себя жизни.

– Тогда была бы верная смерть, а притом от своих рук, но, жертвуя жизнью, чтоб достигнуть своего отечества, мы могли еще с помощью Божиею успеть в своем предприятии.

– Если бы вы возвратились в Россию, то что бы вы там сказали о японцах?

– Все то, что мы здесь видели и слышали, не прибавляя и не убавляя ничего.

– Когда бы вы возвратились в Россию без Мура, то государь ваш не похвалил бы вас за то, что вы оставили одного из своих товарищей?

– Правда, если бы господин Мур был болен и по той только причине не мог нам сопутствовать, тогда поступок наш можно было бы назвать бесчеловечным, потому что мы не подождали его выздоровления, но он добровольно пожелал остаться в Японии.

– Знали ли вы, что если бы вам удалось уйти, то губернатор и многие другие чиновники должны были бы лишиться жизни?

– Мы знали, что караульные, как то и в Европе бывает, должны были бы пострадать, но не думали, чтобы японские законы были столь жестоки и осуждали на смерть людей невинных.

Тут господин Мур сказал губернатору решительным и твердым голосом, что мы точно знали об этом японском законе, ибо он сам нам сказывал об нем.

На сие мы отвечали:

– Это правда, что господин Мур сказывал нам, будто в Японии существует такой закон, но по нашему европейскому понятию о справедливости мы не верили его словам, а думали, что господин Мур выдумал сие для того, дабы отвлечь нас от нашего намерения.

Потом губернатор спросил:

– Есть ли в Европе закон, по которому пленные должны уходить?

– Именно на сие писаного закона нет, но, не дав честного слова, уходить позволительно.

Господин Мур и тут, сделав возражение, обращал ответ наш в насмешку и уверял японцев, что этого никогда не бывает. Тщетно мы приводили ему примеры, упоминая об английском генерале Бересфорде, полковнике Паке, морском капитане Сир-Сидней-Смите и о многих других чиновных особах, которые в наши уже времена уходили из плена и тем нимало себя не обесславили. Но господин Мур притворно смеялся и уверял нас в глаза, что случаев, о коих мы говорили, никогда не бывало.

Наконец, губернатор сказал нам речь, которая по изъяснению двух наших переводчиков заключала такой смысл: «Если бы вы были японцы и ушли из-под караула, то следствия для вас были бы весьма дурны, но вы иностранцы, не знающие наших законов, притом ушли вы не с тем намерением, чтобы сделать какой-нибудь вред японцам; цель ваша была единственно достигнуть своего отечества, которое всякий человек должен любить более всего на свете, и потому я доброго моего мнения об вас не переменил; впрочем, не могу ручаться, как поступок ваш будет принят правительством, однако я буду стараться в вашу пользу так точно, как и прежде, чтоб доставить вам позволение возвратиться в Россию. Теперь же, по японским законам, до решения об вас дела матросы будут помещены в настоящую тюрьму, а вы в другое место, называемое инверари» ^[56].

Окончив речь свою, губернатор вышел, а потом и нас вывели в прихожую. Прежде караульными при нас были императорские солдаты, но незнакомые нам лица; они были под командою того самого нарядного офицера, который нас вел. Теперь он вошел с четвертым по губернаторе чиновником, отправляющим должность уголовного судьи, по имени Накагава-Мататаро, коему и сдал нас. Потом приказал всем своим солдатам выйти вон, а в ту же секунду вошли матсмайские солдаты, прежние наши знакомые, коим Мататаро велел перевязать нас иначе: меня и господина Хлебникова таким образом, как они вяжут своих чиновников, а матросов – как простых людей. Японцы чиновников вяжут веревкой около поясницы, а руки привязывают по кистям против самых пахов так, чтобы нельзя было одной рукой коснуться до другой. Простым людям связывают руки назад – так, как в Кунашире мы были связаны.

Сделав это, повели нас часу в пятом или шестом из замка по городу к настоящей тюрьме, которая была от крепости в расстоянии около версты. В сие время шел дождь, но стечение народа было чрезвычайное, и все зрители стояли под зонтиками.

Глава 8

Городская тюрьма стояла при подошве высокого утеса и, кроме двух деревянных стен, была обведена еще земляным валом, на коем были поставлены рогатки. Войдя во внутренний двор, увидели мы огромный сарай. Вступя в оный, нашли, что внутреннее расположение тюрьмы было точно такое же, как то, где мы содержались по прибытии в Матсмай, с той токмо разностью, что здесь было вместо двух четыре клетки, из коих одна побольше, две поменее, а третья еще менее.

В сарае тюремный пристав по имени Кизиски нас одного после другого развязывал и обыскивал с ног до головы, для чего мы должны были раздеваться до рубашки.

Обыскав меня первого, велели мне войти в самую малую клетку (она была в длину шесть шагов, а в ширину пять, вышины же имела футов десять), стоявшую в темном углу здания. Господина Хлебникова поместили подле меня в другую клетку, которая была побольше моей и посветлее; подле него содержался один японец. А в четвертую клетку, самую большую и по положению своему лучшую (лучшая потому, что проходило в нее более света и свежего воздуха, а притом из оной можно было видеть разные наружные предметы, от меня же ничего не было видно), поместили всех матросов. Потом заперли наши клетки на замки и дверь в сарае затворили.

Мы не могли понять, что значили губернаторские слова, что матросы будут содержаться в настоящей тюрьме, а мы в инверари. Напротив того, теперь видим, что наши места гораздо хуже. После мы уже узнали, что различие состояло в том, что из нас каждый имел свою клетку, а матросы помещены были вместе в одной. Впрочем, мы милости такой не очень желали, однако наши клетки были так близки, что я с господином Хлебниковым свободно мог разговаривать. Заключенный подле господина Хлебникова японец тотчас вступил с ним в разговор, сказав свое имя и объявив, что чрез шесть дней его выпустят. Потом подал он ему небольшой кусок соленой рыбы, за который господин Хлебников подарил ему белую косынку (однако после Кизиски, увидев оную косынку случайно и узнав, откуда он ее получил, изъял от него и представил начальникам своим, которые и велели хранить оную с прочим нашим платьем), а рыбой со мной поделился. Голод заставил нас почесть сей кусок большим лакомством.