Добронега - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Романовский cтр.№ 51

Славяне вокруг стола смутились и отвели глаза, кроме одного — маленького и тощего, богато одетого, вполне трезвого, который заметил, будто ждал такого случая:

— Да, невозможно стало по улице пройти, чтоб на печенега не налететь, не так ли, друг мой.

Почти сразу он сделал знак глазами кому-то.

К Диру подошли с двух сторон шестеро здоровенных печенегов.

Хелье в три прыжка достиг стола, перемахнул через него, и очутился рядом с Диром.

— Спокойно, спокойно, ребята, — сказал он. — Мой друг очень много сегодня выпил и очень устал. Мы сейчас мирно уйдем.

— Никуда я не уйду, — отчеканил Дир. — Мне жизнь не мила.

— Не обращайте внимания, — попросил Хелье. — Он не соображает, что говорит. А тебе, болярыня, должно быть стыдно. Видишь — человек не в себе, а ты сидишь, жеманишься, да еще и по щеке его лупишь. Вставай, друг мой, вставай.

Он обнял Дира за плечи. Дир нахмурился, покусал губу, но все-таки поднялся. Хелье переместил руку с плеч Дира на его талию, чтобы не казаться смешным — Дир был на голову его выше. Нетвердым шагом Дир последовал, куда направлял его Хелье — к выходу.

— Все женщины — хорлы, — сообщил Дир философски.

— Да, мой друг.

— Нельзя им верить.

— Ты совершенно прав, Дир.

— И ты не верь.

— Я и не верю.

— Давай подеремся с какими-нибудь печенегами.

— Давай, но только не сейчас. Завтра. Сейчас нам надо отдохнуть.

* * *

Три дня прошли в полной безмятежности и предвкушении. Хелье ждал вестей от Марии. Совету ее — пойти к Ипполиту, чтобы тот помог ему устроиться в Косую Сотню — он не последовал. И так сойдет. Ему совершенно не хотелось встречаться с Александром. Или даже с отцом Александра. Хотелось думать только о приятном.

На четвертый день Хелье, гуляя по Киеву с Диром, который жаловался ему на судьбу, почувствовал неясное беспокойство.

Яван тем временем бегал во все концы, лихорадочно ища покупателя, но никто не хотел покупать дом Авраама даже за бесценок. К вечеру четвертого дня три печенега постучались вежливо у дверей, спросили хозяина, и долго беседовали с ним в занималовке. После их ухода Яван вышел в столовую, где Хелье и Дир ужинали, а Годрик прислуживал, залпом выпил кубок вина, и опустился на лавицу, грохнув свердом. Вид у него был мрачный.

— Случилось что? — спросил Дир.

— Печенеги приходили с предложением.

— Что за предложение?

— Хотят хорлов терем здесь сделать, — не стесняясь сообщил Яван.

— Совсем обнаглели, — заметил Дир. — Предлагают человеку превратить отцовский дом в вертеп. Никакой совести нет.

— Вертеп или нет, не важно, — сказал Яван устало. — Мне все равно, просто не хочется, чтобы этим занимались печенеги.

— Ты им отказал?

— Я сказал, что подумаю.

— Вот и плохо. Надо было отказать, — наставительно заявил Дир.

Яван снова наполнил кубок.

К концу недели настроение Хелье испортилось окончательно. А на восьмой день он уже твердо знал, что никаких вестей от Марии не будет.

Не вышел я, стало быть, происхождением, думал он с горечью. Недостаточно знатен я для нее. А она, стало быть, разборчива. Посему недоступна. Послужи, Хелье, послужи. Дам тебе знать. Лет через пятнадцать-двадцать.

Два дня Хелье провел в отведенной ему комнате, выходя только по нужде. Дир, видя, что друг его не в себе и желает провести некоторое время в одиночестве, не растерялся и переключился на посещение всех хорловых теремов Киева подряд. Яван больше не выходил из дома. Сидя в занималовке, он перебирал какие-то дощечки и бумаги, что-то подсчитывал, иногда посылая Годрика с поручениями в разные концы Киева за подельную плату.

В раздумьях своих Хелье решил, что Дир прав, и все женщины хорлы, вне зависимости о происхождении. И вспомнил об аумлете, который некогда подарил он Матильде. Семейная реликвия — амулет следовало забрать. Зайти к Матильде, но не одному, а в сопровождении Дира, и забрать амулет. Сверд и полумесяц. Хоть бы и при греке. А если при греке, так еще и лучше.

Приближалась Снепелица.

Ближе к вечеру к детинцу стали сходиться парами и группами знатные приглашенные. Снепелица была одним из немногих оставшихся от недавних языческих времен, разрешенным и одобренным, если не церковью, то князем, племенным праздником. Справляли ее в Киеве пышно, с размахом. Владимир любил этот праздник, связывая с ним, возможно, какие-то воспоминания о юности.

В детинце горели костры. Под открытым небом стояли столы с угощениями. Играли гусляры.

В одном из подвалов княжеского терема Добрыня распекал двух молокососов, один из которых приходился ему родственником. Их поймали в тереме, на подходе к княжеским палатам. Шли они по раздельности, но участвовали сообща. Одного поймал сам Добрыня, другого кто-то из охраны. Имелись у них с собою домашние ножи, применяемые обычно для поперечной резки репчатого лука. Сначала один, и затем сразу другой, признались, что целью их было устранение Владимира, Бориса, и Ярослава.

— Чем же эти трое так вам насолили? — спросил Добрыня, мрачно глядя на связанных, сидящих на полу подростков.

— Сами они — ничем, — ответил родственник. — Они всего лишь орудие подлой греческой власти. Народ не хочет больше греков. Хочет вернуться к вере предков и готов за нее умереть. Хочет возвращения славных времен.

Молокосос родился через пятнадцать лет после крещения Руси и о прошлом имел представления самые романтические, что свойственно почти всем недалеким людям, склонным идеализировать невинную радужность или зловещую мрачность никогда не виденного. Добрыня вздохнул.

— Так, стало быть, это народ вам двоим и поручил заняться этим делом, как самым ловким его, народа, представителям. Да?

Молокососы вызывающе молчали.

— И что же это за времена такие были, по-твоему? — полюбопытствовал Добрыня.

— Жили все по справедливости, друг друга не обижали, — объяснил друг родственника запальчиво.

Добрыня много повидал на своем веку, но такого положения грунок — когда все живут по справедливости — не видел нигде и никогда.

— По справедливости — это как же? — спросил он, заинтригованный.

— Без обмана.

Добрыня усмехнулся. Он-то думал — действительно что-то интересное. А тут — без обмана.

— Без обмана — это хорошо, — протянул он. — Кто ж тебе такое рассказал?

— Не скажу, — заупрямился друг родственника.

— А если, стало быть, убить Владимира… и кого еще?… Бориса и Ярослава, то опять все будут жить без обмана?