— Дыши! — вслух приказал я себе, но это не помогло. Изо рта рвался стон, и я поперхнулся.
Повернулся, чтобы бежать обратно к двери, но в панике упал и ударился головой о шероховатую стену. А когда поднялся, почувствовал, что по лицу течет кровь. Запутался в направлениях и не знал, где выход. Побежал наугад, падал, поднимался и не мог отдышаться. И хотя тоннель уходил под уклон, я не догадался повернуть в другую сторону. Я почувствовал собственный запах — мускусный дух животной паники.
Но вот впереди забрезжил свет. Я крепко сжал веки, выжимая слезы из глаз. Да, яркая точка с булавочную головку. Я побежал — кружочек стал больше. Отверстие для подглядывания размером с виноградину, изнанка еще одной замечательной картины-тромплей.
[47] Оказавшись у глазка, я прильнул разгоряченным лбом к стене, чтобы скудный свет падал мне на лицо. Не представляю, сколько я так стоял, дрожа и пытаясь восстановить дыхание, но в какой-то момент до меня долетело бормотание дожа. Я заглянул в отверстие, и передо мной открылась спальня правителя. Всего в шаге от того места, где я стоял, находилась золоченая кровать с балдахином. От того, что я увидел, у меня вновь перехватило дыхание.
Китайский врач склонился над дожем, а тот лежал на спине, голый, как ощипанный цыпленок. Доктор орудовал длинной иглой — такие же торчали у правителя из ног, груди и даже гениталий. Вид был странный и омерзительный. Не понимая, что происходит, я ужаснулся и зажмурился, когда врач воткнул иглу правителю в промежность. Но дож даже не дрогнул, хотя, казалось бы, операция должна причинять ему сильную боль. Лежал на кровати и бормотал, словно погруженный в мысли о собственном поражении. Китаец взял новую иглу из лотка у кровати и прицелился ему в мошонку.
Я больше не мог на это смотреть и, присев под отверстием, попытался разобраться в увиденном, но, вспомнив, что мне предстоит обратная дорога по темному тоннелю, пришел в ужас. Однако в памяти всплыло то, чему учил меня в овощном подвале старший повар: страх темноты — это страх неизвестного, беспричинная боязнь неведомой угрозы, которая будто бы способна материализоваться прямо из воздуха. Чепуха. Меня страшит не тоннель, а собственное воображение, и все подстерегающие демоны — лишь плод моей разгоряченной мысли.
Я уже проделал этот путь — знаю, что там ничто не таится и стены не сходятся, чтобы меня раздавить. Все воображаемые ловушки — мои выдумки. Я окинул взглядом безмолвный мрак и пробормотал:
— Это только тоннель… — Чтобы обуздать страх, следовало всего лишь не забывать об этом, держать себя в руках и не позволять разыгрываться фантазии. Не давать мысли бежать впереди ног. — Всего лишь пустой тоннель! — Оставаться в настоящем и не воображать, будто будущее грозит бедствиями и катастрофами.
Хорошо бы старший повар оказался рядом и спросил меня, чему я научился. Я бы ответил, что научился быть здесь, а не где-нибудь еще.
Я глубоко вздохнул и повторил:
— Это только пустой тоннель. — Звук собственного голоса подбодрил меня. Я снова глубоко вздохнул и сделал первый шаг. — Это только пустой тоннель.
Я твердил это снова и снова. Мой голос окреп, а ноги двигались в такт словам. Тоннеля больше не существовало — остался лишь мой голос и движение ног. Дыхание учащалось, лишь когда мысли отрывались от беспрестанно повторяемой фразы. Я так и не понял, длинный это был тоннель или короткий, прямой или извилистый. Шел словно во сне, но не позволял сознанию отрываться от настоящего момента, который переживал в непроглядной, но безобидной тьме.
Не могу сказать, сколько прошло времени, но вот в неверном свете стали видны стены. Я обрадовался, что выход близко, и поздравил себя, ибо сумел пересилить страх. Но, завидев полуоткрытую дверь, забыл о своей мантре, без оглядки бросился вперед и разбил в кровь нос о торец створа. Липкими от пота руками распахнул дверь настежь и окунулся в поток воздуха и света. Ноги подкосились, и я рухнул возле железного рыцаря.
Тереза вскрикнула и кинулась вытаскивать меня из ниши в стене. Остановила передником сочащуюся из носа кровь, вытерла слезы с лица и разохалась, увидев шишку на лбу. Придя в себя и почувствовав, что ко мне вернулся дар речи, я начал сбивчиво рассказывать.
— Иглы… длинные, тонкие иглы в теле дожа. Во всем. Даже в причинном месте.
Тереза слушала с округлившимися от удивления глазами. А когда я дошел до гениталий, позабыла о моих ранах и всплеснула руками, словно взмывшая из гнезда птица. Затем приложила ладони к щекам и переспросила:
— Иглы? Даже там? — И выбежала из зала через двойные двери, спеша поделиться с товарками непристойными подробностями болезни правителя.
Не приходилось сомневаться, что мой рассказ она, как обычно, расцветит новыми подробностями, и теперь, передаваясь из уст в уста, он будет становиться все пикантнее и красочнее. И в самом деле, через несколько дней Венеция говорила, каким варварским процедурам подвергается правитель. Иглы в гениталиях — это еще пустяки, но те же иглы загоняли в глаза, под ногти и в прямую кишку. Все соглашались: раз человек согласился на такие отчаянные методы лечения — значит, конец близок.
Дож лежал на кровати, ходил под себя, проклинал безнадежность своего положения и оглашал дворец воплями отчаяния. Но, собрав остатки сил, предпринял предсмертную попытку спастись — приказал своим солдатам обыскать каждый уголок Венеции и Венето и принести ему все до единой старые книги, которые удастся найти. Солдаты с радостью воспользовались возможностью пощипать ученых зазнаек — мол, знай наших. И дож в своей огромной кровати оказался погребенным под грудой пыльных томов.
А сограждане решили, что все его попытки сохранить жизнь не более чем смертельная агония свихнувшегося старика, а отбирающие книги парни с толстенными шеями — всего лишь временное неудобство. Но с нетерпением ждали конца. Однажды, отправившись за покупками для старшего повара, я увидел, как головорезы правителя перевернули прилавок продавца овощей.
— Господи! — Торговец раскачивался над своим раскиданным товаром и, молитвенно подняв руки, причитал: — Избавь нашего дожа от страданий. Только, если можно, быстрее.
Когда подошел зеленщик помочь товарищу разложить на прилавке овощи, они стали обсуждать не вандалов, а кого Совет десяти выберет следующим дожем.
— Все кандидаты, как всегда, старики и нечисты на руку, — буркнул пострадавший торговец.
— А ты чего хотел? — согласился зеленщик. — Бандеро натыкается на стены, у Клеменци кровь на руках. А ты слышал что-нибудь про Фичино?
— Фичино из Флоренции? Ты не ошибся?
— Не волнуйся. Его кандидатура только для вида.
Марсилио Фичино был ученым, которому покровительствовал Джованни Медичи. Он обучал идеям Платона и теории, которую называл вселенской любовью, как он утверждал, управляющей миропорядком.
— Фичино — выдающийся человек, — покачал головой торговец овощами. — Жаль, что ему не стать дожем.