Чарльз безуспешно попытался вспомнить хотя бы одно высказывание Чан Кайши, в котором он не упоминал бы «наших женщин». Он посмотрел на Сунь Ятсена, и у него возникло чувство, что добрый доктор тоже не очень понял смысл последнего аргумента «генералиссимуса».
— А что они делают с детьми? Это же отвратительно! — добавил «генералиссимус».
Чарльз вздохнул. Он симпатизировал персидскому еврею, даже несмотря на то что Сайлас закрыл для Конкурса Цветов шанхайский ипподром, обнеся его высокой стеной, а внутри разбил сады и настроил домов. Все газеты писали на первых полосах о том, что Сайлас и Май Бао взяли двадцать бездомных детей — десять китайчат и еще десять смешанной крови — и растили их как своих. Сам Чарльз написал об этом несколько статей, которые были перепечатаны даже в Сан-Франциско. Через некоторое время он попытался выяснить, кем были те десять китайских ребятишек, которым так сказочно повезло, но натолкнулся на стену противодействия. Согласно одной весьма заманчивой версии, две девочки являлись родными дочерями Май Бао, которых она произвела на свет несколько лет назад, когда неожиданно для всех исчезла из Шанхая. Чарльз пристал с расспросами к жене, младшей сестре Май Бао, но та отделывалась уклончивыми ответами, а потом и вовсе подняла его на смех.
— Моя сестра — куртизанка-девственница, муженек. Ей не от кого было родить детей, если только ее вдруг не оплодотворил гриф эрху. — Инь Бао снова залилась смехом, перед которым было невозможно устоять, и добавила: — Ее Нефритовые врата до сих пор задернуты шелковой шторкой.
Чарльз молча кивнул. Он любил жену, но из-за ревности, которую Инь Бао испытывала по отношению к сестре, на объективность ее суждений относительно Май Бао вряд ли можно было рассчитывать. Чарльзу чрезвычайно грел душу слух о том, что Май Бао родила ребенка от начальника полиции, погибшего недавно в Муравейнике, и что теперь этот ребенок рос вместе с двадцатью другими приемными детьми Сайласа и Май Бао в том месте, которое все чаще называли садом.
— Зачем нужно усыновлять детей? Почему не завести своих собственных? — не унимался Чан Кайши, и не успел этот риторический вопрос отзвучать в воздухе, как в голове у Чарльза уже родился ответ на него. Она на это не пойдет. Май Бао не захочет рожать детей-полукровок. Ни за что не захочет! Но почему?
Его внимание привлекли крики, раздавшиеся с улицы. Опять «боксеры» бесчинствуют! Чарльз закрыл окно, потом — глаза, и ему захотелось молить о том, чтобы насилие наконец прекратилось.
* * *
Через месяц любые действия, которые могли бы предпринять Сайлас или Чарльз, потеряли смысл. На китайский берег южнее Пекина высадилась американская морская пехота. Через неделю летняя резиденция вдовствующей императрицы была разграблена, мебель, картины и даже кровать императрицы были упакованы и отправлены в Америку, чтобы там пойти с молотка, а ей самой выставили счет в несколько миллионов долларов в качестве возмещения убытков. Никогда еще китайских правителей не подвергали подобному унижению.
«Боксерское» восстание угасло так же быстро, как и вспыхнуло. В Поднебесную вернулся бизнес, а Город-у-Излучины-Реки снова стал процветать. Но это случилось лишь после того, как победители покарали побежденных.
Глава тридцать пятая
ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ: МАЙ БАО И ЕЕ РЕВОЛЮЦИОНЕР
— Почему ты здесь? Каким образом знаменитая куртизанка и шлюха фань куэй оказалась в моей камере? Или ты тоже гостишь у шанхайской полиции?
Революционер говорил с присвистом, поскольку у него были выбиты несколько зубов. Его левая рука беспомощно висела вдоль тела, а синяк, от которого почти совсем закрылся левый глаз, переливался всеми оттенками багрового в тон вишневому пятну на щеке.
— Дьявол тебя забери, я спросил, зачем ты здесь?
— Попытаться вспомнить, — ничуть не обидевшись, сказала Май Бао.
— Что именно? — спросил Революционер.
И вновь ответ Май Бао был простым и кротким:
— Любила ли я тебя.
— Ах, ты думаешь, что любила меня? — с хриплым смехом произнес Революционер.
Май Бао обвела взглядом сырую камеру. На шершавых стенах были видны какие-то линии, и женщина со страхом подумала, что, возможно, они сделаны человеческими ногтями. Только благодаря огромному влиянию, которым пользовался Сайлас, ей удалось добиться свидания с бывшим любовником.
— О чем задумалась, шлюха? — спросил он.
Пропустив оскорбление сквозь себя и позволив ему раствориться в сердце, Май Бао ответила:
— Ты считаешь, мне только кажется, будто я любила тебя?
Он подвинулся на жесткой лавке и сжал челюсти, чтобы сдержать стон боли.
— Ты любила лишь образ того, что мы собой олицетворяли. Ничтожный книгочей и куртизанка — это сочетание столь же диковинно, сколь и сам наш народ.
— По-твоему, это только образ?
— Глупый старый образ. Разве тебе не сообщили, что именно я убивал китайцев, которые сотрудничали с фань куэй?
Она кивнула.
— Вот и хорошо, — сказал Революционер.
— Главный следователь оставил записи, в которых говорилось о тебе.
— Ты имеешь в виду своего бывшего любовника?
— Да, — коротко ответила Май Бао, не взяв на себя труд добавить, что этот человек является также отцом двух ее дочерей-близняшек.
— Откуда же он узнал, что это я?
— Во сне ты что-то бормотал про брадобреев, и я рассказала ему об этом.
— А потом он разыскал их, и они меня предали?
Она лишь пожала плечами.
— И где же сейчас этот твой гений? — с кривой ухмылкой осведомился Революционер.
— Погиб в Муравейнике.
— Очень хорошо. Очень, очень хорошо. — Он снова поерзал на скамейке и на этот раз не смог сдержать крика боли. — У тебя не найдется сигареты?
Май Бао достала из сумочки пачку «Заклинателя змей». Она помнила, что эта марка была его любимой. Мужчина взял сигарету правой рукой, но его пальцы бессильно разжались, и она упала на пол. Май Бао подняла сигарету, прикурила ее, а потом всунула между разбитых губ бывшего любовника.
— Наверное, я должен поблагодарить тебя? — вопросительным тоном произнес он между двумя затяжками.
— Только если ты действительно испытываешь чувство благодарности.
— Буржуазная чушь!
— Ну и ладно, — откликнулась Май Бао. Ей хотелось встать и уйти из этого ужасного места, но она собрала всю свою волю в кулак и спросила: — А ты никогда не любил меня?
Мужчина выпустил через нос облако дыма и хмыкнул.
— Мне нравилось причинять тебе боль. Нравилось глумиться над твоими представлениями о том, что происходит, втаптывать их в грязь, а потом очищать от них каблуки, как после собачьего дерьма, в которое вляпаешься на дороге.