Глоба вдруг засмеялся вполне искренне:
- Ну, товарищ Гумилев, поэт вы, должно быть, первоклассный! Я даже заслушался, а вы, товарищи? На черта мне этот Берлин? Скверное пиво да скука! Мне вот Париж больше нравится! Ну, вы меня понимаете, вино отменное, веселье, мамзельки черноглазенькие такие, что просто: фу-фу! А немки все толстые и белесые, как хрюшки!
Делегатам аргументы их вожака явно понравились, и они довольно заужмилялись. Прапорщик не ответил. Увы, эти люди действительно начали мыслить категориями простейших: желудком, глоткой, причинным местом. Неужели они были такими и до войны, или это траншейный ад сделал их животными?
Погруженный в невеселые раздумья, Гумилев не заметил, как они поравнялись с передовыми позициями "верных" батальонов, успевших за это время основательно "вкопаться". Солдаты с интересом рассматривали "куртинское начальство".
- Вот так так! Глоба, собственной персоной! - к ним подошел молодой загорелый штабс-капитан и приятельски протянул "председателю" руку. - Вот уж не думал, что мой фельдфебель на полковничьей должности раньше меня окажется!
- Привет, Жуков! - Глоба панибратски хлопнул офицера по плечу. - Остался бы ты с нами, был бы сейчас на генеральской! Я ж говорил тебе: "Оставайся!"
- Все шутишь, Глоба...
- Зато ты, Жуков, я вижу, серьезен до невозможности. Уже и пулеметы развернул! Что же, стрелять, значит, в нас собираешься?
- Приказ ведь... Надеюсь, не дойдет до стрельбы!
- Копейка цена твой надежде, капитан, если для тебя приказ совесть заменяет!
- Обижаешь ведь, Глоба! Друга обижаешь!
- Друг? И дружбе твоей, ваше благородие, двугривенный цена, если ты при своих офицерах руку мне протянуть стыдился! А мы ведь с тобой и в окопах бедовали, и роту вместе водили, и от беды друг друга защищали, и бутылку на двоих делили... Ты определяйся, Жуков, кто тебе друг. Прощай!
Когда они отошли довольно далеко, Прапорщик вдруг почувствовал спиной чей-то взгляд, и обернулся. Штабс-капитан Жуков стоял на том же месте и глядел им вслед. Затем снял фуражку, повернулся и нетвердо, как пьяный, побрел вдоль цепи...
Их окружил взвод французских солдат с винтовками наперевес.
- Капитан Карбонель, - элегантно откозыряв, представился щеголеватый офицер в новом кепи и отполированных крагах. - Имею приказ генерала Комби обеспечить безопасное прибытие и отбытие делегатов из Ля-Куртин.
- Благодарю от имени своих товарищей, месье! Генерал очень любезен, - вдруг ответил на неплохом французском Глоба, и Прапорщик подумал, что перед ним один из весьма любопытных экземпляров рода человеческого.
- Следуйте за мной, - приказал французский офицер. Их отвели к просторному брезентовому полевому шатру, разбитому на наблюдательном пункте генерала Комби. Сам генерал пил поблизости кофе со своими офицерами. Француз любезным жестом откинул полог:
- Прошу!
Прапорщик вошел первым и буквально наткнулся на сидевшего у самого входа на раскладном походном стуле генерала Занкевича. Генерал тяжело смотрел на него снизу вверх. Вдоль стен, окружая вошедших плотным кольцом, застыли русские офицеры с каменными лицами. Генерал оказался лучшим психологом, чем можно было предположить: с первых мгновений встречи он давил делегацию мятежников угрюмым превосходством силы. "Товарищи" из Ля-Куртин застыли, как вкопанные, с выражением растерянности и испуга на лицах, и только Глоба деланно независимо выставил одну ногу вперед.
- Выйдите, Гумилев! - мрачно приказал Занкевич. Было обидно, но пришлось подчиниться. Прапорщик покинул шатер и встал неподалеку от входа. Подслушивать было неловко, и все-таки очень хотелось знать, как пройдут переговоры этих двух противоречивших друг другу стихий. Прислушиваться не пришлось: из-под брезентового полога вдруг рванул раскатистый генеральский рёв:
-Ар-р-р-р!!! Твою мать растуда, мер-р-рзавец!! Зауряд-штафирка! Как стоишь, скотина?! Перед генер-р-ралом!..
"Хрясь!" - последовал противный смачный звук удара, и через мгновение из палатки выскочил "председатель" Глоба, зажимавший ладонями нижнюю часть лица. Следом высыпали другие делегаты со смешанным выражением злобы и ужаса в глазах. Последнему из них добавил ускорения хорошо начищенный генеральский сапог со шпорой.
Глоба отнял руки от лица и с отвращением схаркнул на траву обильную кровь и обломок зуба. Неуверенно попробовал челюсть пальцами и жалобно замычал:
-М-м-м-м... С-у-у-ука...
Прапорщик, французский капитан, его солдаты - все застыли в неприятном изумлении. У генерала Комби замерла в руке не донесенная до рта изящная фарфоровая чашка.
- Камрад... - неуверенно начал один из французов, - Может, вам нужен медик?
Глоба не вполне внятно "послал" его по-русски, бросил на Прапорщика уничтожающий взгляд и сделал своим спутникам решительный жест, значения которого нельзя было не понять: идемте, нам здесь делать нечего. Делегаты быстро зашагали прочь. На ходу Глоба прижал ко рту большой грязный платок, быстро окрасившийся красным.
Прапорщик понял: после такой "убедительной" генеральской дипломатии все слова утратили смысл. Ничего уже нельзя сделать. Ничего - нельзя!
Генерал Занкевич вышел из палатки. Не удостоив Прапорщика даже взглядом, его превосходительство направился к недоумевающему генералу Комби. Тот, не скрывая неприязни, поднялся навстречу:
- Мой генерал, я понимаю: в каждой армии свои традиции. Но я считаю...
- Вам лучше держать то, что вы считаете, при себе! - оборвал его Занкевич. - Помощник начальника вашего генерального штаба генерал Видалон обязал вас оказывать мне бесприкословное содействие во всем. Так что потрудитесь передать вашей артиллерии приказ открыть по Ля-Куртин предупредительный огонь. Пора показать бунтовщикам нашу силу!
Имя высокого начальника произвело желаемый эффект. Французский генерал выпростал из-под воротника мундира белоснежную салфетку, нарочито медленно застегнул верхнюю пуговицу и аккуратно надел кепи, украшенное генеральским звездочками и красивым сутажом.
- Лейтенант, - обернулся он к офицеру связи, - Приказ капитану Фатиги: четыре очереди шрапнелью по Ля-Куртин с интервалами в полчаса. Передайте, пусть кладет повыше и за периметром лагеря: не хочу, чтобы кого-нибудь задело.
Вопреки ожиданиям прапорщика, генерал Занкевич удовлетворенно хмыкнул. Похоже, такая демонстрация силы его пока устраивала.
Легкая суета штабных, стрекотание полевого телефона - и орудия далекой батареи, казавшиеся отсюда нарядными игрушками, с низким громом выплюнули снаряды. В лазурной синеве над мятежным лагерем распустились грязноватые дымки шрапнельных разрывов.
И тут произошло неожиданное.
- Смотрите, смотрите, господа! Они повалили... - закричал один из русских офицеров, указывая в сторону Ля-Куртин. Между далекими брусочками бараков плац вдруг заполнила сероватая пена солдатских шинелей. Мятежники не искали спасения под прикрытием стен, они высыпали наружу - навстречу артиллерийскому огню. Взвился яркий лоскуток красного знамени. Все, у кого были бинокли, русские и французы, с изумлением наблюдали за происходящим.