Хищник. В 2 томах. Том 1. Воин без имени - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 153

Он в ужасе разинул рот, но я не собирался менять решение. В результате все так и отправились — мы с Амаламеной верхом на лошадях, а Мирос в своем тяжелом и длинном одеянии переваливался и спотыкался позади нас, чуть не падая под ноги охранникам, решительно печатающим шаг под отрывистый лидийский марш.

Большой дворец в Константинополе не просто сооружение, это целый город в городе. За массивными бронзовыми воротами и стенами из проконесского мрамора располагаются несколько разных дворцов, больших и поменьше — по-настоящему маленьких там нет; а также две отдельные резиденции: Октагон для императора и Пантеон для императрицы. Чего там еще только нет: многочисленные церкви и часовни, помимо массивной Святой Софии, расположенной сразу за стеной; жилище для дворцовой охраны, здание настолько грандиозное, что его никак не назовешь бараком; огромнейший пиршественный зал; множество других построек для собраний всевозможных советов и трибунала; оружейная; имперский архив; жилища для слуг и рабов; конюшни, псарни, массивные клетки птичников…

Аккуратно разбитые сады опоясывали всю дорогу до самой городской дамбы на границе с Пропонтидой, и потому, стоя на земле в Европе, можно было, глядя на северо-восток через пролив Босфор, увидеть на противоположном берегу Азию. Внизу на побережье — и это несмотря на то, что в Константинополе имелось еще целых семь портов, самых лучших в мире, — располагался порт Вуколеон, предназначенный исключительно для дворцовых нужд. Неподалеку от Вуколеона виднелись очертания увитой лестницей башни, на вершине которой находилась огромная металлическая чаша с огнями pháros.

Фасады большинства зданий были облицованы мрамором с маленького островка Проконесс, белым с черными прожилками. Однако внутренние стены, колонны, жаровни и даже саркофаги были сделаны преимущественно из египетского порфирита — занавески, портьеры и обивка были разноцветными, чтобы оттенить этот камень. Именно из-за своеобразия внутреннего убранства императорский дворец и назывался Пурпурным. И благодаря этому дети, родившиеся в императорской и других знатных семьях и живущие здесь, были известны как porphúro-genetós, «рожденные в пурпуре».

Учитывая всю роскошь, которая окружала нас там, может показаться странным, что меня захватила всего лишь одна, довольно незначительная деталь убранства. Окна в тронном зале императора были закрыты от солнца портьерами из тяжелого пурпурного шелка. Помещение освещалось всего лишь несколькими лампами и маленькими жаровнями, так что высокий потолок был невидим — или почти невидим. Когда я поднял голову, то понял, почему этот большой зал содержали в полумраке. Это было сделано для того, чтобы заставить сиять — наверху, где, должно быть, находились купол, крыша или стропила, — то, что выглядело ночными небесами, на которых сверкали мириады блестящих звездочек.

Все созвездия находились точно на тех местах, которые они занимали на настоящих небесах в ясную летнюю полночь, каждая звезда была как раз такого цвета и яркости, как и в небе. Удивительней всего была та оригинальная простота, с которой все это было сделано. Как я узнал позднее, все бесчисленные звезды наверху окрашенного в темный цвет купола были не чем иным, как скромными и непритязательными рыбьими чешуйками разного цвета и размера, приклеенными каждая точно на свое место, чтобы отражать свет мерцающих внизу ламп.

Я уже прежде видел, как лицо Амаламены окаменело от боли, когда один из слуг помогал ей сесть в седло, и теперь лицо ее снова исказилось, когда ей помогали слезать. Но принцесса шествовала гордо и невозмутимо, когда мы с эскортом вошли в один из дворцов, а затем в сопровождении Мироса миновали множество залов и коридоров. В одном зале находились подарки, которые мы привезли Зенону, выставленные на покрытых пурпуром столах, — вернее, их бо́льшая часть; один из подарков я еще не вручил управляющему и потому теперь нес сам в ящике из эбонитового дерева, покрытом причудливой резьбой. Из-за того что он был громоздким и тяжелым, я не доверил его Амаламене, она несла свернутый и скрепленный печатью пергамент Теодориха.

Делая все, как Мирос, мы с принцессой медленно прошли, время от времени останавливаясь, через тронный зал и затем преклонили колени перед басилевсом Зеноном. Его трон, разумеется, был сделан из порфирита и покрыт пурпуром. Хотя на троне вполне хватило бы места и для двоих, но Зенон сидел точно на его правой стороне. Я знал, почему трон был таким большим. По праздникам император садился слева, а справа лежала Библия, чтобы показать, что в этом случае правит Господь Бог. Но по будням император сам занимал место, предназначенное для Библии, чтобы продемонстрировать, что он является наместником Бога если не на всей Земле, то по крайней мере в Восточной Римской империи.

Зенон оказался лысым мужчиной, который только-только вступил в зрелый возраст, но его приземистая фигура была еще мускулистой, как и у всякого воина, а кожа его по цвету напоминала кирпич. На нем не было императорской тоги, только chlamys и туника и даже походные ботинки воина. Зенон сильно отличался от слуг, которые стояли рядом и позади его трона. Большинство из них были по-гречески смуглыми, тонкими, надушенными и одетыми столь безупречно, что едва двигались, чтобы не нарушить тщательных, почти скульптурных складок своих одежд. Лишь один из них, тот, кто стоял ближе всех к Зенону с правой стороны, хотя и был одет элегантно, как и остальные, явно не был греком. Это был юноша примерно моего возраста и с такими же светлыми волосами; его можно было бы назвать даже красивым, если бы не выражение его лица, тупое и безучастное, словно у пескаря; и, кстати, шеи у молодого человека не было, так же как у вышеупомянутой рыбы.

— Это, должно быть, Рекитах, — прошептала мне принцесса, когда мы преклонили колена и склонили в поклоне головы. — Сын Страбона.

После того как Зенон проворчал нам, чтобы мы поднялись, я приветствовал его, назвав sebastós ^[258] (это греческий эквивалент Августуса), и представил себя и принцессу как послов его «сына» Теодориха, короля остроготов. При этом молодой Рекитах — потому что это явно был он, и парень, похоже, немного понимал греческий — перестал смахивать на пескаря и сложил губы, издав смешок, совсем не свойственный рыбе. Другой молодой человек, это был переводчик Сеуфес, вышел вперед и начал повторять императору все, что я только что сказал, слово за словом. Зенон прервал его нетерпеливым жестом, коротко кивнул мне, обратившись как к caius, а к принцессе вообще никак.

— Господин посол, — раздраженно произнес он, — не к лицу тебе оказывать плохую услугу своему господину и появляться при чужом дворе, грубо и опрометчиво попирая священные традиции. Это кощунство.

— Я не намеревался кощунствовать, sebastós, — ответил я. — Я просто не хотел зря терять время на проволочки и формальности…

— Это я заметил, — перебил меня Зенон. — Я наблюдал, как ты шел по дворцовым землям. — Его кирпичного цвета лицо при этом чуть не пошло трещинами, но я не мог не услышать насмешку в его голосе, когда император добавил: — Полагаю, я впервые увидел, как oikonómos Мирос проходит расстояние, большее, чем от стола до koprón ^[259].