Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 101

Ночной костер в лагере не только согревал, но и создавал иллюзию домашней обстановки посреди пустоты, одиночества, тишины и темноты, однако мы почти не использовали его для приготовления пищи. Дерева в пустыне Деште-Кевир не было, и в качестве топлива мы использовали сухой помет. Многочисленные поколения животных, которые раньше пересекали пустыню, оставили его повсюду, да и наши собственные верблюды тоже вносили посильный вклад для поддержания последующих странников. Нашими единственными съестными припасами были высушенные несколькими способами мясо и фрукты. Лакомый кусок холодной высушенной баранины, может, и стал бы лучше и аппетитней, если бы его размочили в воде, а затем подогрели на огне, но только не на костре, сооруженном на верблюжьем помете. И хотя сами мы уже пропахли насквозь дымом таких костров, но никак не могли заставить себя есть что-либо, имеющее подобный запах. Почувствовав, что у нас есть лишние запасы воды, мы несколько раз согревали ее и замачивали в ней мясо, но в результате получалось тоже не слишком вкусное блюдо. Если воду долгое время нести в большом мешке, она начинает выглядеть и пахнуть приблизительно так же, как та жидкость, что у человека в мочевом пузыре. Нам приходилось пить воду, чтобы выжить, но все меньше и меньше нам хотелось готовить на ней пищу, поэтому мы предпочитали грызть припасы холодными и сухими.

Каждую ночь мы кормили верблюдов — давали им по две пригоршни сухого гороха, а затем порядочный глоток воды, чтобы горох размяк в желудке и создал иллюзию обильного ужина. Не скажу, что животные наслаждались таким скудным рационом, но разве верблюды когда-нибудь чем-нибудь бывают довольны? Они ворчали бы и жаловались не меньше, даже закатывай мы им пиршества, и при этом не испытывали бы признательности и не трудились бы лучше на следующий день.

Вы наверняка решите, что я не люблю верблюдов, честно говоря, так оно и есть. По-моему, нет ничего хуже, чем ездить на этих животных. Хорошо еще, что двугорбый верблюд, обитающий в более прохладном климате Востока, все-таки смышленее и послушнее, чем одногорбый верблюд — житель жарких стран. Может, и правы те, кто утверждает, будто мозги у этих животных располагаются в горбах, если, конечно, они у них вообще есть. Верблюд, у которого горб опал из-за жажды и голода, делается более мрачным, раздражительным и неуправляемым, чем сытый верблюд, хотя и не намного.

Каждый раз на ночь верблюдов надо разгружать, так же как и других животных, идущих в караване, но никакое другое животное не ведет себя так безумно наутро, когда его начинают нагружать снова.

Верблюды ревут, шарахаются, встают на дыбы, а когда их трюки всего лишь приводят хозяев в ярость, но не заставляют отказаться от своих намерений, они начинают плеваться. К тому же ни одно животное в караване не лишено в такой мере чувства направления и инстинкта самосохранения. Наши верблюды шли равнодушно, один за другим спокойно направляясь в плавуны, которые засосали бы нас, если бы наш погонщик не заставлял животных обходить зыбучий песок. К тому же у верблюдов в большей степени, чем у других животных, отсутствует чувство равновесия. Верблюд, как и человек, может поднять и нести груз в одну треть своего собственного веса целый день и проделать при этом приличное расстояние. Но человек, у которого всего лишь две ноги, не раскачивается так, как верблюд, у которого их целых четыре. То один, то другой из наших верблюдов спотыкался на песке (чаще, чем на соляной поверхности) и тут же валился на бок; и животное невозможно было поднять снова до тех пор, пока с него не снимали груз, не ободряли громкими криками и не помогали ему общими усилиями. При этом вся его благодарность заключалась в том, что он в нас плевался.

Я говорю «плевался», потому что еще дома в Венеции слышал, как путешественники употребляли это слово, рассказывая о верблюдах, однако на самом деле эти животные не плюются. И уж лучше бы плевались: ведь на самом деле верблюды отхаркивают свою жвачку в виде отвратительной рвотной массы. В случае с нашими верблюдами сначала это была субстанция, состоявшая из сухого гороха, разбухшего от воды и пропитанного газами. Затем шла наполовину перебродившая и наполовину переваренная масса, а в конце — самая отвратительная жвачка, перемешанная с желудочным соком, рвотная масса, которую верблюд выпускал через губы со всей возможной силой в кого-нибудь из нас, норовя попасть в глаз.

Разумеется, в Деште-Кевире нет ничего вроде караван-сараев, но пару раз за тот месяц, что пришлось идти по пустыне, нам посчастливилось набрести на оазис. Оазисы возникают в тех местах, где родники выходят из-под земли на поверхность, и только Господь или Аллах знает, почему это происходит. Вода там пресная, а не соленая, и вокруг родника возникает опоясывающее его зеленое кольцо. Среди растительности оазисов я ни разу не встречал ничего пригодного в пищу, но сама зелень невысоких кустарников, низкорослых кустов и редкой травы освежала не меньше, чем свежие фрукты и овощи. Оба раза, наткнувшись на оазис, мы были рады на время прервать наше путешествие. Мы черпали воду из родника, чтобы вымыть свои покрытые пылью и коркой соли, пропахшие навозным дымом тела, поили верблюдов, наполняли водой резервуары, причем обязательно кипятили воду и пропускали ее через размельченный уголь, который всегда был у отца. Ну а покончив со всеми этими делами, мы ложились и наслаждались забытым чувством покоя в тени и зелени.

Я заметил, что во время первой остановки в оазисе мы быстро разделились и потащились в разные стороны в тень одиноких деревьев, под которыми сперва блаженно развалились, а затем и поставили свои шатры — на значительном расстоянии один от другого. За время путешествия по пустыне мы даже изредка не ссорились, и у нас вроде бы не имелось никаких причин, чтобы избегать общества друг друга, кроме той, что мы слишком долго находились вместе и теперь было так приятно для разнообразия уединиться. Вообще-то я собирался на протяжении всего путешествия держать Азиза в безопасной близости от себя, но поскольку раб Ноздря, как уже говорилось, был все это время занят своим постыдным тайным недугом, то я посчитал, что он просто не в состоянии совратить маленького мальчика, и позволил Азизу насладиться одиночеством.

Я думал, что никакой опасности нет, однако ошибался. Вечером на второй день нашего пребывания в оазисе я решил прогуляться по имевшейся там рощице. Я воображал, что на самом деле нахожусь в окрестностях багдадского дворца, где частенько прогуливался с шахразадой Мот. Это было легко, потому что ночь принесла сухой туман, не дававший мне возможности ничего видеть, кроме деревьев, росших совсем близко. Даже звуки словно поглощались туманом, потому-то я чуть-чуть не наступил на Азиза, когда вдруг услышал его смех, такой мелодичный и музыкальный. Затем мальчишка сказал:

— Вред? Но это не принесет вреда не только мне, но и вообще никому. Давайте сделаем это.

Кто-то ответил ему низким шепотом, но слов было не разобрать. Я чуть не закричал от возмущения, собираясь схватить Ноздрю, ибо не сомневался, что это он, и оттащить раба от мальчика, но тут Азиз заговорил снова, и в голосе его слышалось изумление.

— Я не видел ничего подобного прежде. С лоскутом кожи, который прикрывает его…

Я застыл на месте, оцепенев.