Алиби - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Палетте cтр.№ 22

Почти через год, после ее ухода, Горошин узнал от Бурмистрова, что у Тони родился сын, о котором она просила Горошину не говорить. Бурмистров и не говори. Но однажды все-таки не сдержался. Горошин отнесся к этому известию, как к факту в высшей степени любопытному, но к нему никакого отношения не имевшему. Правда, иногда он начинал сомневаться, и тогда некоторое время не находил покоя. Отчасти потому, что не верил. Отчасти – что сомневался. Но еще сильнее было чувство неприятия. Он не представлял себе своего сына, матерью которого была такая женщина, как Тоня. А ее человеческая сущность – лживость, завистливость, лень, грубость, особенно с теми, кто не представлял для нее интереса, и июльское небо в глазах делали эту мысль невыносимой. Но когда в его дом вошел пятнадцатилетний парень, одного с ним роста, с такими же необъятными серыми, как у него самого, глазами, и попросил у него фамилию, он дрогнул. И тут он в первый раз произнес это «Да-а» – слово, в котором было не столько удивление, сколько укоризна природе или самому себе.

Потом он встретился с Тоней. Она долго не соглашалась на встречу, но однажды все-таки пришла. Это была все та же маленькая, вертлявая женщина, с голубыми, с поволокой, широко расставленными, как у Бурмистровой Татьяны, глазами, в которых теперь появилось безразличие. По всей видимости, ко всему. А неухоженные волосы и затхлый запах гламурной одежды говорили больше, чем долгий и трудный разговор. Она не возражала, чтобы Горошин общался с сыном, чтобы принимал в нем участие, но сама видеть никого не хотела. Ей было все равно. Так Горошин стал общаться с Митей Он предлагал ему поступать в училище, где тогда сам вел кафедру, но Митя хотел стать врачом.

Все еще, стоя у окна, продолжая вдыхать зеленый ветер с лужайки, Горошин не двигался. Он стоял и стоял, и все так же не желал включать свет. И вдруг ему захотелось, чтобы завтра, нет, сегодня, сейчас, в его квартире стало всё по-другому. И тишина, наполненная воспоминаниями и сегодняшним днем, все более и более уводила его туда, где он словно что-то оставил. Или оставил кто-то другой. Но то, что оставлено, было так близко, что то и дело, обращалось к нему само, словно чувствуя в нем свое продолжение.

***

После памятной разведки боем, когда прапорщика Андрея Горошина поставили в пример, достойный подражания, в войсках стали обсуждать, что французский Военный Министры просят Россию вторгнуться в Германию со стороны Варшавы, поскольку Польша тогда была в составе России. Главный довод – Франция одна не выдерживает натиск германского «колосса». Было ясно, что во Франции возможности России явно преувеличивали, в чем, по сути, сама же Россия была и повинна. Вместо того чтобы сосредоточить все усилия против главного врага – Германии, а потом перебросить силы в другое место, генштабисты наносили решительные удары по австро-венгерским армиям в Галиции и одновременно по немецким линиям в Восточной Пруссии. Это были два самостоятельных, расходящихся направления. А французы стали требовать еще и третьего – в рамках выполнения Царем союзнических обязательств. Сделать это было практически невозможно. Тем не менее, французы наседали. Уже двадцать третьего июля, на следующий день после объявления войны Германией Франции, её посол сделал Императору Николаю Второму заявление – Французская Армия вынуждена сдерживать натиск двадцати пяти германских корпусов. «Умоляю Ваше Величество приказать вашим войскам начать немедленное наступление». И через неделю после того, как Германия объявила войну России, опять – «На Бельгийском фронте наши операции принимают дурной оборот. Необходимо ускорить, насколько возможно, наступления русских армий». Торопя наступление армии генерала Ренненкампфа и генерала Самсонова в Восточную Пруссию, Ставка сочла нужным упомянуть в основном Приказе о том, что делается это для оказания помощи Франции. Ходили разговоры о смене Верховного Главнокомандующего. Верховным стал Государь, а его начальником Штаба – генерал Алексеев. По сути, генерал Алексеев и становился Главнокомандующим. Это понимали все. И это же, в известной мере, примиряло всех с переменами, так как высшие лица Штаба Великого Князя Николая Николаевича были крайне непопулярны, несмотря на то, что сам Николай Николаевич был приятен, обладал неограниченной энергией, силой воли и благородным характером.

Среди русских солдат, особенно крестьян, ходили легенды о героизме Николая Николаевича, о его защитничестве Руси от Германии и от развращенности двора. Алексеев же, напротив, был популярен у офицеров. Они видели в нем не только выходца из своей среды, который выдвинулся благодаря личным заслугам, но и наиболее знающего из всех генералов. И вот, несмотря на еще незакончившуюся мобилизацию, по настоянию англо-французского командования, четвертого августа четырнадцатого года войска русского Северо-Западного Фронта начали ВосточноПрусскую операцию.

Андрей Горошин вместе с прапорщиком Чистилиным, белоголовым юношей с тихим голосом, с которым они еще так недавно ходили в разведку, шел в составе своего батальона Второй Армии уже несколько часов. Где-то на правом фланге по передовой линии передвигалась Первая Армия под командованием генерала Ренненкампфа. Батальон шел быстро и споро, ненадолго останавливаясь передохнуть.

– Ну что, братцы, поможем Франции? – спросил Андрей группу солдат седьмой роты на коротком привале, когда немного отдохнувшие люди, подкрепившись сухим пайком, ждали команды «Подъём!».

– Поможем, чего ж не помочь, – обстоятельно отвечал совсем молодой вятский солдат Соленов.

– Вот, кабы и они нам подсобили, – отвечал другой. – А то ж у нас, говорят три пушки всего и есть.

– А патронов-то на пять выстрелов, – продолжал третий, постарше, с цветочной фамилией Лютиков.

– Да не патронов, а пять снарядов в день. На орудие. Командир полка приказал, – поправил его Соленов.

Раздался хохот.

Андрей сделал вид, что не расслышал. Он не хотел вступать в разговор.

– Но помочь надо, – просто так проговорил Чистилин своим тихим голосом, пригладив, по обыкновению, рукой только что начавшие обрастать после недавнего бритья волосы.

– Да вот, господин прапорщик, все хочу спросить, – опять подал голос Соленов, обращаясь к Горошину, – Когда ж сапоги дадут. Мне эти полотенца на ногах только итить мешают. Помочь-то оно чего ж не помочь, – договорил он, глядя на Горошина коричневым глазом.

И Андрей почувствовал в этом взгляде дерзость. Отмолчавшись, он вспомнил утренний разговор у командира полка.

Говорили, что на передовых позициях был Председатель Думы, что докладную записку он передал в Штаб Армии. А оттуда уже дали знать в войска. Слышно было, в настроении был мрачном. Неистовствовал, что в войсках не справляются с продовольствием. Люди голодают. У многих нет обуви. Нет связи командования с войсками. Не хватает офицеров.

А одна стрелковая бригада с начала войны никак не могла получить укомплектование. Потом прислали четырнадцать тысяч человек без ружей, коих сразу же зачислили в число «ладошников», которые, не имея винтовок, только и могли, что в ладоши хлопать, отгоняя врага. И если пришлось бы уходить, надо было бы уходить, не отстреливаясь. Нечем.